Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со

Надо сказать, отношение к избеганию конфликтов как к мудрому лайфхаку имеет под собой весьма долгую историю. Под видом благопристойности, покладистости, приятности и хороших манер оно описывается во множестве источников, начиная с древнеегипетских папирусных свитков (древнеегипетский мудрец и сановник Птаххотеп пишет: «Молчание – это то, как ты утверждаешь свое превосходство над тем, кто злословит, порождая к нему великое отвращение наблюдателей, а себе создавая доброе имя в сознании власть предержащих»)[18] и заканчивая всем известной книжкой «Как завоевывать друзей и влиять на людей» легендарного корпоративного коуча и в прошлом, кстати, активного участника дебатов Дейла Карнеги («Ha этом основании я пришел к заключению, что существует только один способ в подлунном мире добиться наилучшего результата в споре – это избежать его»)[19].

Мудрость подобных советов казалась мне неоспоримой в XXI веке. Как я уже упоминал, одной из особенностей тогдашней общественной жизни был острый дефицит хорошо аргументированных споров, но имелась и другая – неуклонное нарастание злобы и вражды между политическими оппонентами.

Отвратительные выборы 2010 года, которые один журналист назвал новым провалом австралийской политики[20], уступили место долгому периоду враждебных и неослабевающих партийных распрей. Приведу пример, характеризующий те смутные времена: в 2012 году премьер-министр Австралии Джулия Гиллард выступила в парламенте с резкой пятнадцатиминутной речью, в которой клеймила лидера оппозиции за женоненавистничество, указывая в числе прочего на то, что на одном из митингов он стоял под плакатом с надписью «Ведьму – в канаву».

Ее речь стала вирусной по всему миру, но в самой Австралии реакция была довольно смешанной и поляризованной по партийной линии. Лидер оппозиции в ответ призвал правительство «перестать разыгрывать гендерную карту», и эта фраза тоже попала в ряд крупных газет. На низшей точке этой, с позволения сказать, дискуссии люди щедро обзывали друг друга женоненавистниками или мужененавистниками – в зависимости от их реакции на упомянутые выше речи.

В эпоху яростных политических и культурных войн избегание конфликта виделось мне не только благоразумным жизненным выбором, но и добродетелью. Мое отвращение к политическим сварам зиждилось не на природной апатии, не на невежестве и не на страхе. Оно скорее напоминало то, что итальянский философ Норберто Боббио назвал mitezza (кротостью), «отвергающей разрушительную жизнь из чувства досады на очевидную тщетность ее целей»[21]. Я даже нашел теологическое обоснование для своей моральной позиции. В Священном Писании ведь не зря говорится, что подставлять другую щеку не глупость и не слабость. Это мудрость.

В этом противоречии я и существовал. Даже добившись определенного успеха в состязательных дебатах, в повседневной жизни я крайне редко с кем-либо спорил. Друзья, приходившие посмотреть на меня на дебатах, в изумлении наблюдали за моим преображением. А родители и вовсе отпускали шутки о докторе Джекилле и мистере Хайде. Но я считал свой подход исключительно эффективным.

Споры стали для меня забавой для идиотов и фанатиков. Я же был счастлив оставаться частью молчаливой, воздерживающейся середины, стоящей над дракой.

Атмосфера за столом была напряженнее некуда. Обычно на тренировках Брюс давал нам инструкции, а мы их записывали. Как на элитной кухне – мы просили разъяснений, а не обоснований. Но на этот раз все было иначе. Называя доводы соперников фигней, мы, по сути, нарушали главный принцип дебатов, которому учат в первые дни: к противнику надо относиться с уважением. Кто-то из нас высказал мнение, что дело попахивает темной стороной силы.

Брюс оглядел стол, поправил очки, почесал бороду. Отложив в сторону недоеденный кусок симита – плотного хлеба, посыпанного кунжутом, – он продолжил: «Я прошу вас делать это не потому, что хочу, чтобы вы победили любой ценой. Это вы сейчас нарушаете правила дебатов, не выслушивая до конца аргументы другой стороны. Вы с ходу соглашаетесь с оппонентами, отказывая им в более важной любезности – в том, чтобы их выслушать».

Я заглянул в свой блокнот. В колонке, отведенной для аргументов наших соперников, было написано всего ничего: пара-другая слов и коротких фраз, разбросанных по всей ее длине в случайном порядке. Конечно, идеальной стратегией это не назовешь. Но я уже начал также понимать, что притворяться, будто доводы другого человека на редкость убедительны и сильны, когда ты в действительности просто ошеломлен его рангом и статусом, тоже, скорее всего, своего рода самообман.

«Кроме того, вы же на самом деле согласны не со всеми их аргументами и доводами, от первого до последнего, правда? – спросил Брюс; голос его медленно крепчал и становился громче. – Нет, вы просто держите язык за зубами. А это трусость; это практически то же самое, что сказать кому-то „Ну да-а-а, это интересно“, утаив, что ты думаешь на самом деле.

Прямое опровержение или возражение мы выдвигаем не только ради себя и своей победы. Это одна из основных обязанностей участника дебатов. Вы просто обязаны обеспечить оппонентов достойным ответом на их аргументы, а вместе с ним и шансом улучшить, развить свои навыки. А еще ваша обязанность на дебатах заключается в том, чтобы достойно представить слушателям другую сторону истории».

Чем дольше Брюс говорил, тем больший оптимизм я распознавал в его советах. Я все лучше понимал, что опровержение – это вотум доверия не только к самому себе, но и к оппоненту; в нем изначально содержится идея, что твой соперник заслуживает того, чтобы быть с ним откровенным, и что он примет эту откровенность с уважением и изяществом. Называя аргументы оппонента фигней, мы показываем, что верим в свою способность вынести из этой дискуссии что-то полезное и позитивное.

А вот избегание конфликта, судя по всему, основано на более негативном наборе предпосылок. Такой настрой предполагает, что споры и разногласия изначально по природе своей неэффективны и разделяют людей, а то и вовсе разрушительны. Этот взгляд, скорее всего, коренится в еще более мрачном суждении о людях – в идее, что нам не стоит рассчитывать на то, что люди склонны делать друг другу добро.

Я пока не был уверен, какой из этих подходов верен, но, слушая, как Брюс заканчивает нашу последнюю перед дебатами тренировку, чувствовал, что как минимум пришел к правильному вопросу: не может ли быть так, что опровержение в спорах – не просто разрушительная сила, а нечто большее?

Зимой ожерелье огромных курортов, висящее вдоль побережья Анталии, сияло чуть менее ярко, чем летом. Огни вокруг ресторанов гасли вскоре после того, как заканчивалось время подачи ужина, а бары у бассейнов были вовсе закрыты, о чем немногочисленным гостям города сообщали односложные таблички с надписью «Межсезонье». Ко времени нашего прибытия воскресным вечером в отель, где проводился турнир, – гостиница входила в огромный роскошный курортный комплекс под названием Delphin Imperial – большинство команд соперников уже заселились.

Чемпионат мира по дебатам среди школьников, по сути, – Олимпийские игры в этом виде спорта. Впервые его проводили в 1998 году с участием команд всего из шести стран – Канады, Англии, Гонконга, Новой Зеландии, Австралии и США, и с тех пор он превратился в ежегодное двухнедельное соревнование сборных из шестидесяти стран, включая Монголию и Барбадос. Двумя годами ранее, в 2011 году, на церемонии открытия моего первого международного чемпионата по школьным дебатам в шотландском Данди, я был до глубины души поражен разнообразием национальных одежд и акцентов. Сидней, конечно, тоже город яркий и пестрый, но до экзотики, когда румыны и малайцы учатся танцевать традиционный шотландский танец кейли, ему все же далеко.

Такое глобальное представительство, очевидно, давало очень неплохое представление о том, как спорят разные народы мира. Нас, подростков шестнадцати-восемнадцати лет, многие из которых впервые в жизни выехали за рубеж, очевидные стилистические различия между сборными из разных стран просто ошарашивали: речь технократических спикеров из Сингапура кишела безупречно продуманными и лихо закрученными аргументами; восточные европейцы щедро цитировали Маркса и прочих важных теоретиков; канадцы с улыбкой били прямо в лоб (в переносном, разумеется, смысле).

Но шок от новизны вскоре сменился восхищением тем, как много сходства скрывается