Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со

Точно так же, как тем, кто хочет научиться писать картины, не поможет, если они будут сколь угодно долго созерцать произведения Апеллеса, Протогена и Антифила, сами не беря в руки кисти, ни слова старых писателей, ни великое множество их идей и мыслей, ни чистота их языка… не принесут никакой пользы тому, кто намерен заняться риторикой, если только он каждодневно не упражняется в ней письменно[14].

Что из этого следует? Что быть гражданином в Древней Греции было той еще работенкой. Платформу, с которой ты мог обратиться к окружающим, нужно было заслужить, как и квалификацию, необходимую для того, чтобы судить о вкладе других людей. И чтобы заработать такое положение в обществе, нужны были не столько вдохновение и гениальность, сколько упорство и терпение.

Мистер Грегори объяснил нам, что такой рутинный и упорный труд ведет к мастерству определенного рода. Не зря же уже в эпоху Возрождения, через тысячу лет после завершения эпохи Античности, итальянский гуманист и издатель Альд Мануций дал прогимнасматам вторую жизнь. Изданные им древнегреческие учебники по риторике распространились по всей Европе, и, по мнению некоторых ученых, именно благодаря им в значительной мере появились некоторые из самых легендарных трудов Джона Мильтона и Уильяма Шекспира[15].

Пока мистер Грегори это рассказывал, я узрел в прогимнасматах проблеск надежды. Я задумался, не обеспечит ли мне эта сделка – тяжкий рутинный труд в обмен на мастерство – столь желанного преимущества и места в сборной. Если моя проблема заключается в недостатке опыта, возможно, я смогу компенсировать его, приложив целенаправленные усилия?

Сказано – сделано. Сидя в дальнем углу класса, узкой комнаты, где каждый лишний звук отзывался эхом, я, стараясь действовать как можно тише, вырвал лист из тетради. И принялся набрасывать план собственных риторических упражнений. Сведя аргумент в дебатах к его базовой форме, я в итоге пришел к структуре, основанной на четырех вопросах: что, почему, когда и кого?

Что составляет суть вопроса?

Почему это правда?

Когда такое уже случалось?

Кого это касается?

Структура была совсем простой, но включала все важнейшие элементы хорошего аргумента. Например, будучи на утверждающей стороне при обсуждении темы «Мы должны отменить суды присяжных», я мог бы написать следующее.

Что? Мы должны отменить суды присяжных, потому что они приводят к недопустимому числу ошибочных вердиктов.

Почему? Присяжные не разбираются в тонкостях юридических доказательств. Они подвержены чрезмерному влиянию СМИ, а также склонны к предрассудкам и предубеждениям, характерным для их общества.

Когда? Адвокаты в США подтверждают огромное количество случаев так называемого эффекта CSI; этот термин используется для описания искажающего влияния телешоу на понимание присяжными улик и доказательств, предъявляемых в судах.

Кого касается? Неправильный вердикт – судебная ошибка, причиняющая ущерб потерпевшему, подсудимому и обществу в целом. Она также снижает доверие людей к системе уголовного правосудия.

Эти четыре вопроса применимы и к аргументам, которые мы приводим в повседневной жизни. Мы, конечно, не можем спланировать заранее суть всего, о чем будем говорить, но добраться до середины течения остальных трех элементов можно без особого труда. Представим, например, что старшая дочь в семье из пяти человек выступает против планов родителей завести собаку; в этом случае она тоже могла бы подкрепить свою позицию аргументом, отвечающим на четыре перечисленных выше вопроса.

Что? Мы не должны брать собаку, потому что никому не захочется ее выгуливать.

Почему? Все слишком заняты. По средам мы возвращаемся домой только после восьми вечера.

Когда? В последний раз мы завели золотую рыбку, и она очень быстро скончалась, потому что никто в семье за ней не ухаживал.

Кого касается? Собака без регулярных прогулок будет несчастной, а члены семьи станут ссориться из-за того, кому ее выгуливать.

Я почувствовал, что в классе становится жарко, хотя газовая колонка в углу выглядела такой же бездействующей, как всегда. Охваченный энтузиазмом, я тут же взял на себя обязательство подготовить за четыре недели сотню убедительных аргументов – цифра круглая и достаточно нелепая, чтобы обоснованно предположить, что без магии в выполнении этого плана мне не обойтись.

В первые дни, реализуя этот амбициозный план, я работал со своими четырьмя вопросами только дома, за письменным столом, в полном уединении, таясь даже от родителей. Но вскоре я понял: масштаб поставленной задачи настолько велик, что при таком темпе для ее выполнения придется вкалывать круглосуточно. И я начал писать в электричке по пути в школу и в библиотеке во время большой перемены. Я сформулировал два аргумента в защиту идеи «Мы должны ввести стопроцентный налог на наследство». И по одному для каждой стороны по теме «Прививка от инфекционных заболеваний должна стать обязательной». И так далее и тому подобное.

Вскоре школьные друзья начали посматривать на меня косо. Джим, Джон и Джейк открыто выражали презрение, решив, что я, как последний ботан, корплю над школьными заданиями, а когда я объяснил им, в чем дело, презрение сменилось замешательством и вопросами вроде: «А с тобой вообще все в порядке?» Даже ребята из дискуссионного клуба спрашивали, не слишком ли серьезно я к этому отношусь: «Ты же сам говорил, что сборную штата отбирают от балды и тебе на это плевать. Что, забыл уже?»

Но мне действительно нравились прогимнасматы, ведь в других жизненных ситуациях я крайне редко решался с кем-либо спорить. Из взрослых, даже учителей, мало кто задавал нам, подросткам, серьезные вопросы, действительно рассчитывая услышать ответ. Некоторые из школьных предметов в этом плане были лучше других, скажем, английский язык и история – там хоть требовали писать эссе, но в большинстве случаев вознаграждалась банальная зубрежка. А за стенами школы меня и вовсе ждали джунгли игровой площадки, где авторитет разума ценился неизмеримо меньше, чем физическая сила и популярность.

Кстати, эта ненадобность аргументации, судя по всему, была характерна не только для подросткового возраста. В единственной сфере жизни, где к нам относились как к взрослым, – в торговле, – вопросы тоже задавали очень редко, а доводов приводили и того меньше. Крупные компании беззастенчиво использовали в телерекламе изображения купальников и кубиков пресса, чтобы продавать нам газированные напитки и страховки. А ребята постарше после стажировки рассказывали, что дни напролет выполняли чьи-то распоряжения и проставляли «галочки» в бесконечных списках.

Да, и не забудьте о политике. В середине 2010 года Австралия стояла у самых истоков очень плохой федеральной избирательной кампании. Соперничество премьер-министра Джулии Гиллард из левоцентристской Лейбористской партии и ее оппонента Тони Эбботта, лидера консервативной Либеральной партии, умудрилось сочетать в себе сильную личную вражду с практически полным отсутствием предметных дебатов. Каждая из сторон так упорно придерживалась сжатого списка тем для обсуждения, – включая лозунги «Движение вперед» и «В защиту Австралии», – что дело попахивало фокус-группами и работой комитетов.

Эксперты всех мастей изо всех сил старались найти виновного в сложившейся ситуации. Одной из самых очевидных мишеней стали недальновидные политики-карьеристы; другой – политическая культура, в которой социологов и аппаратчиков наделяют большей властью и авторитетом, чем избранных должностных лиц. Но по мере того, как в дело вступали новые медийные фигуры, их лицемерия уже невозможно было не заметить. Много ли места в печати и в эфире оставалось для настоящих дебатов и аргументов в этом круглосуточном потоке никем не модерируемых комментариев и новостей, питаемых журналистикой открытого доступа?

С точки зрения граждан, в этой безнравственной и бесконечной игре в курицу и яйцо упускалась куда более важная проблема: что мы, судя по всему, уже облажались. Мы как-то умудрились создать содружество отсутствия причин