Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот и сейчас, не дожидаясь даже вопросов, он с добродушной улыбкой заговорил:
— Ты вот любопытствовал насчет проса... А я одно скажу: ведь нынче мы живем при Советской власти, да пребудет она во веки веков! Прежде-то какая была моя доля? Ни клочка земли. Нужда горькая да голод. Бывало, с утра до ночи гнешь спину, надрываешься, а в брюхе все пусто. И летом, и зимой землю потом поливаешь, а жене и детям так и не удается поесть досыта, да и сам об одном мечтаешь: хоть бы разок завалиться спать сытым, почесывая от удовольствия туго набитое брюхо... Женге тоже работала, прислуживала в байском доме, да что проку? Слова доброго, и то не слышала от хозяйки.
Голос у старика дрогнул, на лицо набежала тень. Немного помолчав, он глубоко вздохнул и уже с удовлетворением заключил:
— Теперь — другое дело. Советская власть землю мне дала. Худо ли, бедно ли, но, даст бог, проса у меня в этом году будет батманов[13] двадцать-тридцать. И никто пока жадными лапами к нему не тянется — не то, что в прежние времена.
— А кроме проса, сеяли что-нибудь? — поинтересовался Жиемурат.
— Хлопок посеял — около двух танапов[14]. Только год-то оказался неурожайный. Все же получу пудов сорок-пятьдесят. Раньше-то и того не было.
— Зачем же довольствоваться малым?
— А что делать? Земли много — силенок не хватает.
— Ну, это беда поправимая.
У старика заблестели глаза:
— Поправимая, говоришь? А как ее одолеть?
Жиемурат придвинулся к нему поближе, произнес как можно убедительней:
— Вы, ага, верно, уж слышали про колхозы? Вот и вам надо объединиться в колхоз. Одно дерево не устоит и на слабом ветру. А лесу и ураган не страшен! Так ведь?.. Земля сейчас у всех имеется. Но ее нелегко обработать в одиночку — сами говорите. А сколько земли лежит нетронутой! Всем вместе-то и ее можно поднять!
Старик задумался, упершись взглядом в землю. Потом поднял голову, тихо сказал:
— Вот и Айтжан, бедняга, то же говорил... Да разве нам это по плечу? Колхоз... Это для нас все одно, что плыть на лодке по замерзающей реке.
— Это отчего же?
— Так ведь у кого во дворе голо, а у кого — арба, пара быков. Как к ним подступишься? Аул-то больно недружный.
— Да от колхоза всем будет выгода! Объединитесь в колхоз, так государство вам поможет. Даст трактор — пахать вашу землю. А трактор — сила! А у кого быки, арбы есть — так что от них толку, если в хозяйстве рабочих рук — раз, два и обчелся? В колхозе же все можно распределить с пользой да разумом.
— Ох, сынок! — Лицо старика расплылось в недоверчиво-радостной улыбке. — Твоими бы устами да мед пить. Так-то я за колхоз!
Жиемурат, где-то в глубине сердца и ожидавший от него такого ответа, посмотрел на старика с нежностью.
Омирбек же вскочил вдруг с места, приложил руку козырьком к глазам, вглядываясь в дорогу:
— Обождите-ка, никак моя старуха ковыляет. Не иначе с обедом. Вот и славно — поедим вместе, потолкуем.
— Спасибо, ага, — поспешно отозвался Жиемурат. — Некогда нам. Не до обеда.
— Неужто так и уйдете, не отведав нашего угощенья?
— Дела, ага. Уж не обижайтесь.
Видя, что гости твердо вознамерились покинуть его, Омирбек закричал своей жене, хотя она была еще далеко и вряд ли что могла услышать:
— Пай, пай, несчастная! Ишь, плетется, словно кляча! За смертью идешь, что ли, каждый свой шаг считаешь?! А ну, побыстрей, побыстрей! Вспомни-ка свою молодость!
Жиемурат и Дарменбай рассмеялись и решили остаться, не желая обижать радушного хозяина.
Старуха действительно принесла ему обед. Довольно потирая руки, Омирбек сказал с добрым смешком:
— Повезло вам, джигиты! Видно, тещи вас любят. Пожаловали как раз к обеду!.. Ну-ка, старая, полей им на руки.
Старуха, исполнив мужнино повеление, уселась в сторонке.
Когда все уже опустили руки в миску с пловом, Омирбек, глянув на дорогу, встрепенулся, и лицо его вновь озарилось радостной, добродушной улыбкой:
— Видно, и правда аллах дарует благополучие моему хирману! Еще гостя посылает! Кажется, ходжа. Ишь, как торонится — летит, будто лист, сорванный ветром!
К хирману, действительно, приближался быстрой походкой ходжа — бродячий нищий, в большой лохматой шапке из белой овечьей шерсти.
Появление нищих в аулах было делом обычным, порой за день в аул заглядывало чуть не с десяток попрошаек, и никого это не удивляло. Старый Омирбек от души жалел обездоленных бродяг, безобидных и беззащитных, и принимал их благословение как благословение посланцев самого аллаха.
Нищий, подошедший к хирману, принадлежал, видно, к секте настоящих ходжа: он носил особый знак — «черную тыкву».
Опустив на землю свой хурджун, он горько вздохнул:
— О аллах!
И прежде чем поздороваться с сидевшими за трапезой, шагнул к хозяйке — помыть руки.
Жиемурат пододвинулся, уступая ходже место рядом с собой, перед миской с еще не остывшим пловом. А когда тот потянулся к плову, то обратил внимание на его руки: труженические, в закостеневших мозолях, но слабые, высохшие, и сочувственно подумал: «Бедняга, видно, всю жизнь работал, а не смог себя прокормить, вот и пришлось заняться нищенством».
Он поинтересовался у ходжи, есть ли у того жена, дети. Ходжа снова вздохнул:
— Были... А нынче там, откуда никто не возвращается.
Наступило молчание. Никто больше ни о чем не расспрашивал ходжу — чтобы не бередить его ран.
На лице ходжи лежал неуловимый след неизбывной печали, загорелое, обветренное, оно все же было словно подернуто легким пеплом. Держался он как-то стесненно, и, кажется, больше всего смущало его присутствие Омирбека: ходжа время от времени косился на него с непонятным испугом.
После обеда Омирбек взял кепшик и наполнил зерном из горки провеянного проса, обходя ее кругом. Потом он рассыпал зерно по краям хирмана.
На
