Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

«И эта туда же… Теми же словами…»

— Вот этого всего не было бы! — Юлька строчила, как из пулемета, тряся бумагой перед Ксюшиным носом и забывая переводить дух, не давая ей опомниться, осознать услышанное, слово вставить, — Да он тебя как облупленную за единственный месяц узнал, всё про тебя понял, с самого начала! Всё! Я не удивлюсь, если тут и половины не сказано из того, что он хотел бы папашке твоему сказать! Это только вершина айсберга – только то, что отцу твоему знать надо, зуб даю! Ты себя лишаешь шанса понять его мотивы и чувства, всю жизнь свою будешь его обвинять в своей нелегкой доле! Знаешь, что? — вскинулась девушка вдруг фурией, — Делай с письмом этим, что хочешь, хоть сожги сию секунду – я его назад не понесу! Но тогда ты так и останешься в неведении! Я знаю, что это ничего не меняет, что завтра у тебя свадьба, но ты хотя бы дай себе труд человека понять! Потому что он тебя, судя по вот этому вот, — Комиссарова, снова встряхнув изрядно помятыми уже листами, настойчиво всунула их девушке в руки, — понимает, как вообще никто и никогда!

Ксюша рассеянно уставилась на перекочевавшее к ней письмо. Столь бурная реакция Юльки огорошила ее, лишила остатков почвы под ногами, все её аргументы в собственную защиту были разнесены в пух и прах, она толком и рта не успела открыть, обдумать услышанное. Даже подруга – и та считает, что единственным выходом для врача было притворство. Они оба так считают, она – на Юриной стороне!

«То же мне, адвокат нашелся…»

— Почему ты так его защищаешь? — голос дрожал. И в то же время сейчас, после Юлькиной пламенной речи, ей захотелось вдруг и самой поверить в то, что она может ошибаться и ошибается. Дать себе шанс признать не состоятельными собственные выводы… Хотя бы попробовать отпустить страшную свою обиду. Избавиться от неподъемного груза… А вдруг права подруга, а вовсе не она? Вдруг…? Вдруг всё снова, в очередной уже раз, окажется не тем, чем кажется в эту самую минуту?

...Nothing Is As It Seems…

«Как же я устала… Не могу больше…»

— Твою мышь! Да потому что вижу я поболее твоего! — вновь обернувшись по сторонам, ураганом зашла Юлька на новый круг, — Не мне чувства глаза застят! Это ты его еще позавчера не видела! А я видела, вот тут – посреди твоей перевернутой вверх тормашками комнаты, между прочим! Когда ты свалила в рассвет на весь день, бросив телефон дома, и никто не знал, где ты и что ты! Лучше б не видела, клянусь, аж самой жить расхотелось в тот момент! — рыжая притихла вдруг, внимательно посмотрела на бледную, как восковая кукла, Ксюшу, — Ксюх, я тебя понимаю и не понимаю одновременно, честное слово! Влюбилась до беспамятства, сама признаешь, что это взаимно, и вот весь этот ужас, этот бред весь в твоей голове! Просто лишаешь себя человека! Отказываешься от подарка судьбы! Мне бы кто такой подарил! Я бы удавила любого посягнувшего, не мешкая ни секунды!

— Завтра свадь…

— А ты не думай про завтра! Что ты зациклилась-то на ней? — казалось, еще чуть-чуть, и из ушей Комиссаровой повалит пар, а терпение – лопнет, как перекачанный шарик, — О будущем думай! На перспективу, Ксюх! Разведешься потом, главное не залететь, с детьми-то сложнее! Может, тебе понимание, что ты ему нужна, вообще сил придаст в браке! Может, в этом весь смысл и будет! Может, он…

Дверь соседнего люкса открылась: семейная парочка преклонного возраста, сплетя пальцы и тихо посмеиваясь о чем-то, одним им понятном, последовала в сторону лифта, не замечая никого и ничего вокруг себя. Рыжая закрыла рот, скосила на них глаза и выразительно уставилась на Ксюшу:

— В общем, иссякла я. Сама решай, читать или нет. А я пошла. Звони, если что, я рядом! Прибегу.

***

От этих и без того истерзанных листов уже совсем ничего не осталось, перед глазами – непроглядная пелена, в голове шумит, в ушах стоит невыносимый звон. И нос снова не дышит – наглухо отёк из-за слёз. В ней, кажется, вообще нет дна – соленая вода неисчерпаема, третьи сутки она откуда-то берётся и изливается наружу водопадами. Буквы превращаются в кляксы.

Всё не то, чем кажется… Снова!

Он не побоялся окунуться в бездонный омут чужих проблем и переживаний, пробился через толщу «воды» к самой сути, а она – торопилась судить по верхам. И с последствиями поверхностных своих суждений уже третий день не в силах справиться, не может разгрести эти завалы.

И не разгребёт.

Невозможно поверить, что один человек способен так чувствовать другого, так глубоко смотреть и видеть. Её жизнь ей прямо в лицо двадцать три года кричала, что так не бывает, но листы бумаги доказывают обратное – бывает. Юра разглядел в ней то, что не удавалось разглядеть никому, то, что пока не удалось в полной мере понять о себе ей самой.

Каждая строчка останется выжжена в памяти, каждое слово отпечатается чугунным прессом в голове, принеся с собой новую порцию боли и обиды – за себя, за них.

«…Я видел в ней жизнь, свет, но если Вы продолжите в том же духе, что и сейчас, огонь погаснет. Давайте начистоту – там уже тлеющие угли вместо огня. Я прошу Вас не лить сверху ведро воды. Я надеюсь донести до Вас одно. Она не счастлива в этой жизни сейчас и не будет счастлива с этим человеком в замужестве. Остро желая не подвести Вас, боясь за Вас, она убивает себя. Я сделал всё, на что был способен и что мог себе позволить, но спасти Вашу дочь может только свобода, отцовское прощение, любовь и понимание; возможность заняться делом, попробовать свои силы в самостоятельном полете».

Он – это будто бы она сама, только он. Если родственные души существуют, то её – месяц была рядом. Вела заблудшую за руку.

Он словно и правда знает её лучше неё самой, ведь пишет отцу о таких вещах, в которых она не хотела признаваться самой себе, которые, блуждая в потемках, внутри себя лишь осознавала, но до сегодняшнего дня полностью осознать и признать не успела. И сейчас невольно мысленно подписывается под каждым словом, понимая, насколько же это всё в действительности справедливо, точно, насколько всё это – про неё.

И, как бы тяжело сейчас не было соглашаться с ним, принимая тем самым собственную неправоту, она всё же соглашается: Юра, видимо, всё-таки прав был, сказав, что признайся он, она бы к нему на километр не подошла.

«Ты бы просто закрылась из уязвленного самолюбия, думаю, я сильно тебя тогда задел. Ты бы не приблизилась на расстояние пушечного выстрела, Ксения. Ты бы к себе не подпустила, я бы тебя не узнал, ты бы меня не узнала – и… И не было бы вот этого всего… Никто не мог предположить…»

Так бы, наверное, всё же и было бы. Не мог человек, настолько хорошо её изучивший, прощупавший и запомнивший каждую трещинку – наспех заляпанную от чужих глаз замазкой или зияющую, не мог человек, попавший в десять из девяти, не предугадать и тут. Он вряд ли ошибся, он же насквозь её видит, судя по этому письму. Она же и сама сколько раз об этом думала… Думала, как бы себя повела, и не могла дать чёткого ответа себе самой. Вот и Юра – сначала изобразил амнезию просто на всякий случай, опираясь банально на логику, а позже пригляделся повнимательнее, уверился в собственных предположениях и оставил легенду жить.

Тысяча его веских причин молчать и пытаться держать дистанцию до последнего… Те, что касаются лично её, а не его самого… Спрятаны между строк на трёх листах. В основе их – желание всё-таки попытаться заслужить доверие, которого он лишился в первую же их встречу, а заслужив, успеть понять её, успеть убедить иначе взглянуть на свою жизнь, успеть помочь; в основе их – страх принести новую боль, сломить, нанести вред её семье.

«Меньше всего я хотел причинить тебе боль».

«…Сделал всё, что мог себе позволить».

Чем на заботу ответила Ксюша? Судом по верхам. Лишила его возможности объясниться, заткнула уши, не желая принимать действительность такой, какая она есть, отказавшись брать вину за ускользнувшее счастье на себя. Удобнее обвинить во всех своих бедах кого-то другого, Юлька права…

Права во всем.