Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

.

.

.

12:02 От кого: Ваня: Отличный мальчишник был, ты даже не поинтересовалась. Может быть, я все-таки сейчас приеду? Ты где?

«Нет!»

Гаджет в руках трясется со страшной силой, грозясь в любую секунду из них выпасть и разбиться о паркет.

12:05 Кому: Ваня: Не надо! Я же сказала, что весь день ужасно занята! Я в городе! Должна всё за сегодня успеть!

«Какое счастье, что я отключила ему геопозицию!»

12:07 От кого: Ваня: Когда будешь дома? Не кричи! Одни восклицательные знаки!

«Господи… Отстань!»

12:09 Кому: Ваня: Ближе к 11 вечера. Потому что я и так нервничаю. Нам нужно выспаться.

.

.

.

12:15

12:20

12:28

12:29

12:30

12:34

12:36

12:40

Разрешить себе сойти с ума! Достать из шкафа свадебное платье и искромсать его в мелкие лоскуты! Пустить под ножницы белье и чулки, уничтожить приготовленные к торжеству украшения и маленький клатч. В своих безумных мечтах…

А в реальности… Листы перед глазами, в голове впервые за долгие годы кристальная ясность, и бег стрелок – неумолим: ровно шесть часов – и самолет оторвется от земли, унесёт его за Атлантику. Ровно шесть часов – и жизнь приведет в исполнение вынесенный ими самим же себе приговор – разведет по разные края Земного шара, оградит друг от друга тысячами километров, событиями, затянет в свой круговорот, завертит. Память подведёт и сотрет их мгновения, черты лиц, чувства. Время безжалостно к живым.

Пройти такой путь, чтобы в результате признать поражение, согласиться, что все её усилия, все его усилия, вся их борьба – с собой, с обстоятельствами, с самой жизнью, – всё оказалось напрасно.

Всё – было напрасно.

Шесть часов – и самолёт взлетит.

Он в небо, она в море.

Всё…

«И ты меня прости»

Стрелки бегут и каждая минута – на вес золота; нет, каждая не имеет цены. Смиренно отсчитывать их, бессильно наблюдая за тем, как он уходит из её жизни, молчать дальше? У неё не осталось вопросов к нему, остались лишь к себе. Когда она перестанет быть такой балдой, начнет сама видеть очевидное? Когда переступит, наконец, через собственную гордость?

Всё не могло быть напрасно, всё в этом мире – для чего-то, хоть иногда так трудно бывает понять, для чего же конкретно, какой именно урок преподает тебе жизнь. Не нужно ей море, ей нужно небо – вместе. Когда-нибудь… Но как он о этом узнает, если она, не в силах перешагнуть через себя, хранит упрямое молчание? Чтобы подняться к небу, надо поверить, что ты и впрямь на это способен; надо почувствовать за спиной крылья и совершить хотя бы несколько попыток взлететь. Она, одолеваемая собственными страхами, не доверяющая собственным только-только проклюнувшимся крыльям, не сделала ни одной. Она за это небо не боролась, предпочитая плыть по течению своего моря. Время тоже плыло, летело, не оценённое по достоинству, и в конце концов истекло.

И его, времени – дней, часов, минут – больше нет. И сейчас всё, что она может, всё, что осталось ей, если она всё-таки хочет когда-нибудь неба – сказать об этом, дать понять, что она отбросила страхи и готова попробовать взлететь… Пообещать себе и ему, что они встретятся снова! Что она вырвется из своей клетки на свободу. Попросить её дождаться и хранить в душе веру, что он дождётся…

Иногда и пообещать – уже немало. А вера, надежда – это вообще всё. Без них за спиной не проклюнутся и не окрепнут крылья.

«Хватит медлить!»

Смартфон в руке ходит ходуном пуще прежнего, голова пустая, Ксюша не знает, что будет говорить, это неважно! Услышит голос и все слова сами найдутся! Наверное…

12:45 Исходящий вызов: Юра

Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

12:45 Исходящий вызов: Юра

Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

12:46 Исходящий вызов: Юра

Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

.

.

.

Всё-таки сойти с ума.

.

.

.

Стук в дверь тихий, ни на чей не похожий. Может, это Юлька пришла её проведать и скребется мышкой? Нужно открыть, потому что она не состоянии больше оставаться один на один со стрелками – секундами, минутами и часами этого дня! Потому что она точно тронется рассудком, уже! Потому что она горит заживо!

Но не повезет тому, кто сейчас за этой дверью стоит: его встретит полный безумия и отчаяния взгляд. Ксюша хватается за ручку ослабевшей рукой. Ей нужна помощь! Любая!

— Дочь, — на пороге – помятый, ошарашенный растерзанным видом собственного ребенка отец, — давай-ка поговорим.

Аэропорт «Шереметьево-II» встречает своих гостей потоком подъезжающих и отъезжающих машин и внушающим стеклянным фасадом, за которым разворачивается настоящая драма. Радость встреч и горечь прощаний, экстаз и душевный упадок прибывающих, отбывающих, встречающих и провожающих; равнодушие на лицах совершающих частые перелеты; механические движения и вымученные улыбки завершающего смену, уставшего персонала; воодушевление бортпроводников и пилотов; суета, беготня, багаж, стойки регистрации на рейсы, зона контроля. И над всем этим – четко поставленный голос диктора.

Муравейник живет – своей отдельной жизнью. Меняет чужие, иногда – навсегда. Кто-то из толпы этих суетящихся людей не вернётся сюда никогда. Думать об этом больно до рези в грудине, думать об этом не хочется, и Юра, настраивая себя на отлёт, вспоминает слова одного мудрого персонажа когда-то любимой книги: «Никогда – это слишком длинное слово».

Ксюша её тоже, оказывается, читала.

Удивительно…

А может и нет. У них всё же достаточно общего.

Часы ведут отсчет. Тот мудрый герой очень любил жизнь, любил её мгновения, наделяя каждое из них одному ему понятными высшими смыслами, и не любил часы. Любые. Не любил циферблаты, с чудовищным равнодушием сообщающие о том, как скоротечно время. И сейчас врач понимает его нелюбовь к этим механизмам, как, наверное, никогда раньше. Время – слишком ценная штука, но оно растрачивается впустую, улетает в форточку. И об этом всякий раз, когда на них взглянешь, напоминают часы.

Стрелки бегут неумолимо, отсчитывая минуты до конца часа, дня; отсчитывая нашу жизнь. Желая исправить страшные ошибки, мечтаешь перевести их назад лет эдак на пять-семь, но это невозможно, как невозможно и остановить мгновение. Время – безжалостно, беспощадно, и ему на простых смертных в целом и тебя, в частности, откровенно говоря, плевать.

В голове речитативом звучит саундтрек к их истории, их отношениям. Строчки всплывают в памяти, одна за одной оседая в сердце, разъедая его ржавчиной, пронизывая насквозь. Каждая из них – горькая правда, со смаком выплюнутая прямо в лицо: этой правде больно смотреть в глаза.

…Я потратил время впустую, наблюдая, как ты уходишь.

Я всё держал внутри. Ты всё держала внутри.

И хотя я старался, как мог, всё было напрасно.

То, что раньше так много для меня значило, станет лишь воспоминанием –

О времени, когда я делал всё, что было в моих силах*.

Всё, что до сих пор так много для него значит, рано или поздно станет лишь воспоминанием о том, как он делал всё, что мог. Всплывёт яркой или потускневшей картинкой перед глазами, кольнет нутро. Всё весомое, всё существенное останется в прошлом, стрелки бегут. Да, он старался, выжимал себя досуха, до дна; да, многого удалось достигнуть, но в итоге всё обратилось прахом. Ведь подаренным ему временем – и именно это она пыталась ему сказать – он распорядился не так, растратил его впустую. А потому какое вообще имеет значение, сколько усилий было приложено, если приложены они были не туда?

Как он должен был понять? Когда?

Эта песня написана про них. И сегодня звучит на бесконечном повторе в раздробленных, расчленённых, хаотично разбросанных по тёмным, пыльным углам кусочках когда-то цельной души.

Нутро съедает липкий, животный страх, вызванный растущей неуверенностью в собственном решении. С каждой новой минутой он становится лишь ощутимее, крепче оплетает душу своими гладкими, тонкими как нить паутины щупальцами, бежит по венам, леденя кровь. Всё, с ним происходящее, происходит, словно в замедленной съемке, весь месяц галопом несущееся время вдруг обратилось в жесточайший slow motion, а затем словно кто-то и вовсе поставил его на паузу. Шутки мозга: конечно, оно идёт себе и идёт, с каждой секундой приближая неизбежное.