Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Сегодня случится то, чего могло бы, наверное, всё же не случиться, ответь она иначе, раньше, позвони она, услышь он хотя бы голос. В голосе – всё. Сегодня ему придётся подвести черту и перевернуть последнюю страницу истории прежней жизни, начать новую. Кажется, в ушах уже слышен тихий шелест бумаги. Вернувшаяся в тело после суток скитаний душа нашептывает врачу, что это – ошибка, возможно, самая большая на всём его жизненном пути. Но когда ты их уже столько наделал, когда страшные последствия обрушились лавиной, когда единственный путь к спасению, что ты видел, отрезан, очередную допускаешь равнодушно, не боясь расплаты. Всё равно ты уже мёртв, так какая разница?

За грядущую ошибку он уже расплатился наперед, авансом – потерянной своей внутренней свободой, потерей себя. Более важных ценностей до встречи с ней для Юры и не существовало.

Осознание бесцельности к этому моменту оконченной борьбы – не по его воле оконченной, по её – не покидает, лишь глубже пускает корни. Война эта велась на пределе и за пределом его возможностей, он шел к цели, перешагивая через самого себя, нёс потерю за потерей. Для того, чтобы на последнем рубеже прийти к пониманию, что всё было напрасно. Сегодня его всё еще настоящее станет лишь воспоминанием, его реальность размоется, исчезнет, вытесненная на периферию новой, еще более безразличной ко всему реальностью; сегодня фитиль догорит. А завтра она скажет «да» другому человеку, спасая свою семью.

…Первого числа ненавистного месяца Мои демоны взбесятся, Твои демоны взбесятся..

Всё без толку, всё напрасно. А мучительнее всего, вместе взятого, осознание, что Ксения не поверила. Всё теряет смысл без веры, абсолютно всё. Всё.

Всё…

Это всё.

.Скользкое чувство в районе солнечного сплетения усиливается с каждой новой минутой. Стрелки на настенных часах бегут бездушно, безжалостно, приближая час. Времени – всё равно, есть ты, нет тебя; оно – время, оно – вечность, и оно – утекает.

«Сегодня!»

От безумного темпа, который, стоило ей по утру разлепить веки, взяло и держит сердце, чернеет перед глазами. Откликаясь на завладевший нутром животный страх, оно шарашит буквально на износ. Ей бы остановить себя, присесть где-то, хоть перед собой притвориться, что пытается успокоиться, глубже дышать. Смириться уже, наконец, с неизбежным.

Она не может! Ксюша носится по люксу из угла в угол, словно по клетке, хочет распахнуть дверь, сорваться и бежать – хоть куда, вон отсюда! От этих давящих стен, потолка, от всего, что ей напоминает! Всё вокруг, всё, что есть, солнце, небо, запахи, весь отель, эта кровать, это чертово кресло ей напоминают! Юра всегда выбирал кресло – что здесь, что у себя! Теперь его место занимает медведь – потому что Ксюша мазохистка, да, поэтому. Сейчас она пытается довести себя до ручки, пропустить через себя всю грёбаную боль этого мира, умертвить ею сердце, душу и застыть. И медведь отправляется в кресло.

Молодец!

Завтра все изменится: завтра вместе с новым статусом она обретет и новый дом. Оставит это место, переедет к… мужу, окружит себя новой реальностью; со скрипом, с протестом, но привыкнет к иной роли. Думать о дне завтрашнем, о собственном будущем тошно, но Ксюша отчаянно пытается настроиться, уговаривая себя, как умеет.

Не уговаривается.

Куда бежать? Как спастись? Как пережить этот день? Доживет ли она вообще до его конца?

Громкий стук в дверь – что спасательный круг, брошенный потерявшему всякую надежду на спасение! А она идет ко дну… Смирившись со своей долей. И ей страшно! Еще вчера видеть никого не хотела, а сегодня ей нужен этот круг, нужен человек! Кто-то, кто возьмет её за руку и внушит ощущение, что она не одна! Обнимет и скажет, что всё будет хорошо, что всё наладится, что небо прямо сейчас не падает на землю, и жизнь продолжается, что её новый день – настанет!

Подлетая к двери, – плевать, кто пришел! – распахивает, встречаясь взглядом с мгновенно растерявшейся Комиссаровой. — «Слава Богу!» — И рта подруге не дает раскрыть, знает, что в глазах её сейчас – безумие, и это безумие Юльку напугает. Уже.

— Юль, как хорошо, что ты пришла! Мне так тошно!

Рыжая ведет себя странно донельзя: прячет что-то за спиной, переминается с ноги на ногу; на её лице, решительном каких-то пять секунд назад, вдруг проявляется смятение.

— Ксюх.., — мямлит она, глядя куда угодно, но только не в глаза, — Я тут… Я тут нашла кое-что во время уборки… Я думаю, ты должна увидеть… Я… Я так хочу тебя сейчас поддержать, но думаю, тебе лучше одной с этим остаться…, — речь сбивчивая, невнятная, — Что бы он не натворил, мне кажется, что… У него не было выбора… В общем, вот.

Поспешно закруглившись, горничная протянула подруге спрятанное за спиной письмо. Взгляд девушки мгновенно остекленел: сохранять под таким хладнокровие невозможно в принципе, и Юлька чувствует, как волосы на теле встают дыбом – второй раз за единственное утро.

— Что это? — прохрипела Ксюша, отказываясь фокусироваться на бумаге и уж тем более брать листы в руки, — Зачем?

— Я их стыбрила, и может быть твой отец меня теперь за это турнёт, — криво усмехнулась Комиссарова, — Ксюх, я клянусь! Я не знаю, о чём вы там с ним говорили, говорили ли вообще нормально, но не может такое написать человек, в котором кроме сочувствия нет ничего! Тут три листа!

— Какой человек?

Знает она, какой – нутром чует. И нутро, чуя, протестует, изображает амнезию: оно не готово к очередной порции пронзающей боли. Она ж просто перегорит, как лампочка, не пережившая очередного мощного перепада напряжения. Вспыхнет и лопнет. Инстинкт самосохранения даже не шепчет, он вопит, умоляет не заходить на новый круг, остановиться здесь и сейчас. Перестать себя истязать!

«У него не было выбора…»

Девушка пробует, сопротивляется, но вопреки всем её попыткам оградиться от всего мира неприступной стеной внутри загорается махонький, очень тусклый огонек надежды. Непонятно, на что. Непонятно, зачем.

— Ксюха! Очнись! — резко перевернув листы, рыжая вскинула их на уровень Ксюшиных глаз, — Ю.С.! Дохтор твой!

Это – запрещенный прием. Тыкать в неё письмом, написанным его рукой, подписанным его инициалами. Сейчас? В этот день!? Сердце трепыхается у самого горла, перекрывая кислород, но Ксюша, хватая ртом воздух, всё еще отчаянно пытается спастись:

— Что мне с этим делать? Я завтра замуж выхожу, Юля…

Комиссарова удивленно воззрилась на подругу. В смысле, «что с этим делать?».

— Прочитать. Дать себе шанс его понять…, — протянула она растерянно, не веря, что Ксюха прямо сейчас отказывается от такой бесценной возможности. Другой ведь не будет!

— Да я голову всю себе сломала за эти дни, я уже ничего не понимаю, не соображаю! Тут без шансов! — вспыхнула Ксения как спичка, словно лишь подходящий момент ей и нужен был, — У нас с ним настоящий был шанс, но он упущен из-за его, — болезненно скривившись, девушка пальцами изобразила в воздухе кавычки, — «склероза»! Он сам этот выбор сделал! Сам! Не попытался даже почву прощупать! Молодец, до последнего держался! Что ты мне предлагаешь, а!? Теперь уже ничего не изменить, я в западне! Это ты понимаешь? Как такое простить, объясни мне!? Самое ужасное во всём этом – и это единственное, что я понимаю, что взаимно было! Как вот это простить!?

Секундное молчание – и глаза рыжей округлились, став похожими на два озера. До неё дошло, наконец, не дошедшее накануне. Лицо озарилось вдруг осознанием, лампочка над головой зажглась, а еще спустя пару мгновений горничная взорвалась, не заботясь о том, что стоит в коридоре, где её может услышать кто угодно:

— Ксюх! Ты уж извини, я как есть скажу! Ты себя-то слышишь вообще? Ты сейчас занимаешься тем, что всю вину с себя перекладываешь! Ты меня прости, но это – глупо и по-детски! Его, значит, обвиняешь, да? Очень удобно! — резко понизив голос, прошипела она, — А ничего, что это же изначально было только твое решение – играть свадьбу или всё отменять!? Это ты всё думала и металась, взвешивала «за» и «против» и никак не могла выбрать! Ты до последнего дотянула! Ты, не он! Он тебе понять помог, но решить за тебя он не мог! Сначала ты должна была определиться! Я вообще, давай начистоту, не понимаю, причем тут врач твой! — рука с листами взлетела в воздух и опустилась, — Не понимаю, как ваше мутное прошлое общей длительностью в двадцать минут могло так повлиять на твое настоящее? Только ты несёшь ответственность за свою жизнь, больше никто! Он, значит, виноват, что не признался? — рыжая нехорошо сузила глаза, — А это не ты мне говорила: «Раз не помнит, значит я могу рядом с ним от стыда не сгорать», когда про него рассказывала? Да ты б его к себе вообще не подпустила бы, а то я тебя не знаю!