Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

— Будьте добры Ваш паспорт, пожалуйста, — приветливо произносит девушка за стойкой регистрации, ободряюще улыбаясь молодому человеку с обесцвеченным, словно покрытым тонкой коркой льда лицом, и получает в ответ тяжёлый непонимающий взгляд. Юра плохо воспринимает происходящее вокруг себя. Вроде бы к нему обращаются на родном языке, но он с трудом соображает, чего от него хотят.

«Что? Паспорт?»

Чувствует, что делает что-то не так… Умерщвленный накануне вечером, а утром все же выведенный в режим «авиа» смартфон жжёт ногу через плотную брючную ткань. Врач вырубил его, желая истребить, наконец, в себе это тянущее за все жилы ощущение пустого, никчемного ожидания, что преследует его денно и нощно. Он планировал вообще не включать телефон до покупки новой симки в нью-йоркском аэропорту, но десятичасовой перелет без музыки не выдержит. Звон в ушах усиливается, усиливаются помехи в голове.

Остатки воли собираются по крупицам.

— Поставьте чемодан на ленту, пожалуйста, — продолжает сотрудница авиакомпании, параллельно внося данные паспорта в компьютер. Она чем-то напоминает ему Ксению: цветом глаз и волос, тембром голоса.

Всё – так. Сейчас он всё делает – так! Да, пусть поздно, но он очнулся! Он всё же пытался! Всё, что могло быть – было ей сказано, всё, что могло быть для неё сделано – было сделано. Он пошел войной против себя самого, наступил на собственное горло, он в любом случае не в праве был чего-то от неё ждать, всё случилось именно так, как должно было случиться, как не могло не случиться. Лев остался глух к его воззваниям или и впрямь не видит выхода, свадьба состоится. Чему быть, того не миновать. Юра ненавидит это выражение за сквозящую в нем атмосферу безысходности, но… Бейся не бейся, а всё же иногда люди действительно оказываются заложниками патовых ситуаций. Иногда выхода и правда нет. Рано или поздно он сможет заставить себя принять этот факт.

Но осознание, что Ксюша, судя по всему, так ему и не поверила, не поверила в его готовность вырвать её из лап обстоятельств, в готовность ждать не поверила, не поверила в то, что нужна, придавливает к земле многотонным прессом, растаптывает, уничтожает, обращает в пепел и тлен надежду, веру и высшие смыслы. Под ним, над ним, вокруг него, в нём самом – пустая пустота. Вакуум.

«Что я должен был сделать!?»

Всё, что мог, сделал! Больше, чем мог! В состоянии захлёстывающего, прибившего ко дну отчаяния переступил через собственную запретную черту, немыслимо! В попытке её вытащить в буквальном смысле пошел на преступление, отдавая себе при этом полный отчет в том, чем это предложение в случае её согласия улететь с ним может обернуться для её семьи. Перешагнул через себя, через собственные пределы, разломал внутри все столпы до основания, камня на камне не оставил, в пыль там всё обратил!

А в ответ – «Прости». Ожидаемо, черт возьми! Как же иначе!? Надежды и так не было никакой, он был готов, пытался подготовиться! Но – спустя почти сутки глухого, и, кто знает, возможно, уже равнодушного молчания? «Прости» – и всё? И снова за свои баррикады, да, Ксения? Как это трактовать? Неужели от ненависти до любви и обратно и правда всего шаг?

Не всем такое по силам. Ему, как прямо сейчас показывает жизнь, точно не по зубам.

Врач не имеет ни малейшего представления, не понимает, искренним ли было сожаление в её «Прости», или сообщение это нужно было лишь для того, чтобы поставить жирную точку. Точкой оно стало в любом случае. Жаль, что он не слышал голоса, а видел лишь набор бездушных букв. В голосе – всё…

Шуршание принтера сообщает Юре о том, что билет выпущен. Спустя секунду документ вложен между страницами паспорта и возвращен мрачному владельцу, а чемодан, вес которого, как выяснилось, не дотягивает и до пятнадцати килограмм, – какая ценная информация! – уезжает по ленте в багажное отделение.

— Приятного полета, — снова улыбается девушка и добавляет зачем-то уже гораздо тише: — Не переживайте, всё будет хорошо!

Думает, наверное, что он до чёртиков летать боится.

«В другой жизни…».

.

.

Серый, переминаясь в стороне с ноги на ногу, терпеливо ждет, когда друг закончит с возней на стойке регистрации. Отказывается признавать, что вот сейчас – всё. Что на часах уже 16:05, еще пять-десять минут – и Юра скроется в коридоре из стекла, пройдет паспортный контроль, обернется на прощание, а может и нет, мелькнет спиной и исчезнет. Что, и это до дрожи больно осознавать, они вряд ли когда-нибудь снова встретятся. Может, разок, если вдруг один решит метнуться к другому в отпуск. Да и то…

У Юрца здесь совсем никого не осталось, ему здесь делать нечего.

В носу неприятно щиплет, щекочет, грудь наливается свинцовой тяжестью; перекрывающий пути воздуху ком подступает к горлу, и брови хмурятся, хмурятся, разрезая лоб складками. Навсегда Сергей ещё никого из живых не провожал. Нет, провожал, конечно, но то были не близкие. Близкие – это ведь совсем другое! Ты словно часть сердца от себя отрываешь и отдаешь тому, кто тебя покидает. Электронная почта, социальные сети, видеозвонки – фигня это всё, бутафория, не сравнимая с присутствием рядом. Не будет больше посиделок на кухне, разговоров за жизнь, совместного отдыха, прыжков на бандже в пропасть на спор, теплых объятий, энергии момента, футбольных матчей, клубов – хотя, что касается последнего, Юрец не фанат, так, за компанию. Некому будет выговориться – он только с ним себе мог такое позволить в определенной атмосфере: со школьной скамьи повелось, что все Серёгины секреты доставались соседу по парте. Всё, что ему осталось на память от Юры – цифровые фотки, винил и проигрыватель, которые тот отдал, ни минуты не раздумывая. И тысячи прожитых вместе мгновений.

Их общее, их одно на двоих, споткнувшись о порог новой жизни, осталось в прошлом. А будущее их – FaceTime.

Люди – эгоисты. Отпуская кого-то куда бы то ни было, они думают о том, как плохо им придётся без этого человека. А следовало бы думать о том, что лучше для уходящего в новую жизнь. Серега Юру не поймет, он по-прежнему убежден, что не в Штатах счастье, но глядя на хмурое лицо врача сейчас, на его потерянный, выцветший вид, хочет верить, что все же в Штатах. Пусть хоть там его найдет, если здесь не сложилось. Всё успокоится, заживет, забудется, перемолется. Учеба затянет.

Серый чувствует, что совсем расквасился. Нужно взять себя в руки – его кислая физиономия Юрцу совершенно ни к чему, и так вон сам не свой. Возвращается со стойки к месту, где они разминулись, а у самого взгляд по лицам блуждает, словно ищет кого-то. Ясно, кого. Нет тут её и не может быть, сам же сказал. И все равно – надеется. Надежда умирает последней – это про Юру, кому, как не Серёге знать.

«Может, надо было всё же написать ей? Зря послушал!»

Подошел, наконец, и замер в полуметре, внимательно вглядываясь в глаза. Слова ни к чему, Сергей уверен, что всё, что он хотел бы сказать, Юра прямо сейчас читает с лица. Так можно бесконечно долго стоять, не желая друг друга отпускать, но время пришло – пора.

— Ну что? Долгие проводы – лишние слезы, — протягивая руку для прощального рукопожатия, бормочет врач, и в этот момент Серому кажется, что земля под ногами разверзлась, — Дальше не провожай, я сам.

Что? Рукопожатие? Какое тут, к черту, рукопожатие!? Его сейчас разорвёт!

Не в силах сдерживать эмоции, Сережа, притягивая друга к себе за протянутую кисть, хлопает свободной ладонью по лопатке. Исходящего от Юры напряжения, кажется, хватило бы на весь аэропорт целиком. Если бы эту энергию можно было освободить, тут бы все полегли, все – живых бы не осталось. Такая концентрация на одного человека – это за гранью. В ухе – его глухая ухмылка.

— Береги себя там, — а в голову, как назло, больше ничего и не идет. Что еще сказать в такой момент? — Надоест всё – ты знаешь, что здесь тебя ждут. Я – точно.

«Ты – точно»

— Спасибо тебе за всё, Серый. Вообще за всё, — разрывает Юра объятия чуть погодя. — За то, что ты такой у меня есть. Бывай… Освоюсь и жду в гости.