Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Отпустить не выходит и, кажется, еще долго не выйдет. Что-то внутри всё еще слабо сопротивляется, вцепилось мёртвой хваткой и не ослабляет нажим.

...Добить. Дожать. Она всё сказала, все точки расставила. Самому бы теперь еще поставить точку. Как? Что он должен сделать, чтобы уничтожить в себе это уже еле ощущаемое, но сопротивление?

— Ладно-ладно, — примирительно поднял ладони вверх Серый, — Сорян. Пошли заточим что-нибудь, я сейчас ужин по-быстрому сварганю.

«Нет…»

Юра отрицательно покачал головой. Третий день кусок в горло не лезет ему, мысли о еде вызывают внутренний протест и приступы тошноты – и чем дальше, тем меньше желания поддерживать в организме этом жизнь. В душе вакуум, звенящая тишина, на месте ли она вообще? Нет. Врач не может её «нащупать». Её словно выбросило из тела: он где-то здесь, а она где-то там – летает, наотрез отказываясь в этого нежильца возвращаться. Логично, черт возьми! Зачем?

— Вот потому и похож на призрака-то! Не ешь, не спишь, не…, — Серега запнулся под его стальным, уничтожающим взглядом, — Ну ладно-ладно, хорошо… Тогда пойдем хоть выпьем.

Ничего не хочет, ни-че-го. Иссох, внутри пустота, душа не отзывается, сердце уже два часа семнадцать минут бьется ровно и отрешенно. Алкоголь не поможет, как никогда, в общем-то, по-настоящему не помогал. Пуская по венам спирт, человек ищет временного облегчения, а у него внутри – вечная мерзлота: там уже нечего «лечить», нечего спасать; заливать там нечего. Был Юра, раз – и нет никакого Юры. Хороший был парень, помянем.

«Примите наши соболезнования, мы сделали всё, что было в наших силах. Он не выкарабкался».

Замер, застыл, замерз.

— Не, не хочу, Серый. Сейчас и так и дня без этого не обходится, так что… Боюсь сорваться окончательно. Чай у тебя найдётся?

Сергей изумленно вскинул брови: на лице его появилось выражение невозможной обиды.

— Чегоооо? Хочешь сказать, я тебя чаем провожать сейчас буду?

— Плесни в чашку и сделай вид, что и у тебя чай. По цвету выйдет один в один, — усмехнулся Юра через силу, проходя на кухню, где чувствовал себя, как дома. Сколько воспоминаний с этой кухней и этой квартирой связано! Ещё третьеклассником сюда после уроков в гости бегал, мама Сережкина пекла такие пирожки – ум отъесть. Здесь вечно стоял запах сдобы, тепла и дома, здесь было и есть уютно и легко. Всему хорошему рано или поздно наступает конец.

— Не вечер, а сплошное расстройство и разочарование, — недовольно проворчал хозяин кухни, включая чайник и всё-таки доставая бутылку виски, — Ты как знаешь, конечно же, а я за твою новую жизнь выпью!

«Было бы, за что пить…»

— Так себе повод, Серёг.

.

.

.

Чайник вскипел, и врач, пытаясь чем-то себя занять, отвлечься от мыслей, занялся заваркой: Сергей, признавая в Юре мастера, регулярно предоставлял ему на своей кухне все права. Стрелки бежали, двое просто сидели, откинувшись каждый на спинку своего стула, и смотрели друг на друга, словно не могли насмотреться, словно пытаясь записать в своей памяти всё-всё до мельчайшей черточки, задокументировать навечно все совместные истории до одной. Память подводит людей, тускнея и стираясь. Постепенно воспоминания покрываются пылью где-то в тёмном закутке черепной коробки, а со временем, не востребованные, исчезают навсегда.

Юра чувствовал себя разбитым, изнурённым, ощущал невыносимую усталость, всё бремя мира на своих плечах. Но тех изматывающих сердце эмоций – их больше не было, делись куда-то. Это называется – выгорание. Он выгорел. Это – защитная реакция нервной системы, которая уже давно перегрелась, закипела и вот-вот уйдет в отказ, и тогда он –

Просто.

Сойдет с ума.

В эти минуты врач смиренно принимал на себя вдруг резко ставший неподъемным вес, больше не желая противостоять, послушно прогибаясь под своей ношей; земля притягивала. Он обессилел, устал стоять прямо, лицом ко всем ветрам.

В одиночку.

Всё, чего он хотел – закрыть глаза. Забыться, выпасть из этой жизни в другую. Пережить вечер и ночь, новый день. И еще один. И еще… И снова.

.

.

.

— Не нравишься ты мне, Юрец, — прерывая долгое молчание, вновь завел Серёга заезженную пластинку, — Не таким ты должен завтра садиться в самолет. Зачем тебе эти Штаты? Счастье твое не там, — заметив, как друг нахмурился болезненно, как вновь мгновенно налился свинцом его взгляд, Серый виновато развел руками: извини, мол, нет сил молчать. — Ты сделал то, о чем думал? Сказал?

— Да, — последовал лаконичный бесцветный ответ. В задумчивости взяв в руку телефон, Юра начал переставлять его с ребра на ребро. Экран загорался и снова гас, снова загорался и гас. Собеседник наблюдал за этой машинальной манипуляцией как завороженный, ожидая, видимо, еще каких-то комментариев, ведь в прошлую их встречу на кухне Юрца было буквально не остановить. Но продолжения не последовало.

— А она?

Сергей чуял, что каждую кроху информации из врача придётся клещами тянуть: он закрылся от мира, как когда-то уже закрывался, захлопнулся, как морская раковина, и створки её уже не разжать. Серый не терял надежды и тянул, пытаясь его встряхнуть, заставить выговориться: тогда хоть немного, но полегчает ему. Но сегодня Юра был скуп на откровения и эмоции.

И вот вроде же ничего особенного, Сережа привык, скорее, как раз к такой скупости, но проблема заключалась в том, что он уже увидел друга детства другим, уже видел, каким на самом деле он может быть. Видел эффект разорвавшегося снаряда, который та девушка произвела, появившись в Юриной жизни, а сейчас имеет несчастье наблюдать страшные последствия того взрыва. За него Серёге больно, как за себя, если не больнее: с собой-то всё всегда, по крайней мере, понятно. А что сейчас внутри у Юрца, как его вновь заставить дышать, неизвестно вообще, и от этого Сержу еще херовее. Вот кому он сейчас пишет и что?

22:53 Кому: Ксения: И ты меня прости.

Доставлено

Прочитано

— Она? — эхом переспросил врач. Пальцы с усилием надавили на боковые кнопки, отключая телефон. Перевернув аппарат экраном вниз, Юра отодвинул его на противоположный край стола, — Извинилась за неоправданные ожидания. Иначе не могло быть, Серый. Я в любом случае ни на что не имел права надеяться.

Замолк ненадолго, но всё же продолжил:

— Мы и расстались хреново: она поняла, что я помню, и сделала вывод, что я с ней всё это время… Игрался.

Про случившееся до того, как Ксения сделала этот вывод, врач говорить не желал, нутро наотрез отказывалось вновь пропускать через себя ту боль. Прошло два дня, а он до сих пор не в силах даже думать об их ночи, не то что искать своему состоянию слова и от вопросов, которые сейчас из Серого потоком хлынут, отбрыкиваться. Сил нет ни на что вообще. Исчерпан.

Друг встрепенулся и, резко поставив стакан с виски на стол, уставился на Юру во все глаза.

— Да лааадно!? Все-таки узнала? — не получив в ответ ни слова, ни даже кивка, схватился за свой смартфон: — Хочешь, я позвоню!? У меня же сохранился телефон с фотосета еще! Я ей на пальцах разложу, что тогда у тебя в жизни творилось и с каким упрямо прущим к цели танком она вообще связалась.

Врач покачал головой.

— Нет, Серёг, не вздумай. Ей и так хватает, поверь. Да и выбора у неё нет в любом случае.

Голос звучал отстраненно. Что в голосе этом, что на лице его не было ровным счетом никаких эмоций, и это пугало Сергея невозможно – он словно с роботом сейчас разговаривал. Словно кто-то всю жизнь из его лучшего друга высосал. Словно за Юрцом из параллельного мира дементоры пожаловали… Вот так выглядит их работа – пример прямо перед глазами!

Поднявшись со стула, Юра отнес чашку в раковину: движения его были механическими, врач действовал на полном автомате, без намека на включение в реальность.

Открыть кран, помыть, закрыть кран, поставить на сушку.

Почувствовать, как груз на плечах придавил к земле окончательно.

Позволить себе больше не сопротивляться.