Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Подтвердить его догадку кивком? Кажется, её тело, её молчание уже сделали это вместо неё. Так они и сидят некоторое время – не двигаясь. Ксюша чувствует, как мгновенно напряглись все до одной его мышцы, и отчаянно жмурится ему в плечо в ожидании приговора.

Папа, наконец, отмирает: вздыхает – тяжело и протяжно:

— А я думал всё, что случилось? Как так – раз, и сказочке конец? А тут вон оно что, оказывается: ты просто во врача влюбилась.

Отстранившись, встает с дивана и подходит к окну, задумчиво разглядывая пейзаж. Сквозь мокрые ресницы девушка следит за ним неотрывно. Подобрала к подбородку колени, вцепилась пальцами в плед, и по интонациям безошибочно считывает его настроение: никаких восторгов по этому поводу он, разумеется, не испытывает. Кричать не будет, но и поддержки она у него не найдет. Как, впрочем, и всегда…

Отец долго молчал: может быть, слова подбирал, может быть, себя успокаивал, может быть, вообще о своём думал. А когда заговорил, в голосе его уже не звучало ровным счетом никаких лишних эмоций и интонаций.

— Ты еще молодая совсем, дочь, и дури в тебе пока еще много. Детства много. Ты сто раз пожалеешь потом, если крепким отношениям трехлетним, проверенному человеку предпочтешь вот такое непонятно что, чему и месяца нет. И, причем, не факт, что получилось бы у вас что-то, — обернувшись, папа внимательно посмотрел на неё, — Было?

«Я хочу сама выбирать!!!»

Прикрыв глаза, Ксюша отрицательно замотала головой. С открытыми бы лгать ему не смогла. Нет никаких сил говорить, и она молчит, в ужасе ожидая, что же еще он ей скажет. Вся сжавшись в ожидании очередного удара.

— Тем лучше. Это просто какое-то наваждение у тебя, дочь, голову он тебе задурил своим вниманием, да и всё. Вот тебе любовь и мерещится. Но, как говорится, с глаз долой – на завтра и не вспомнишь.

«Господи… На что я вообще могла надеяться…? На какое понимание!?»

— Папа… Это не так…, — тихо возразила девушка, хотя голоса внутри просто вопили от захлестнувшего её вдруг возмущения! — «Как ты можешь лучше меня знать!?» — Я не хочу об этом говорить, ты всё равно не поймешь. Не задурил, мне не мерещится. Никакое это не наваждение!

— Дочь, послушай, что тебе папа говорит. Знаешь, сколько раз в своей жизни я вот так влюблялся? Ветер в голове гулял. Думал, теперь-то уж точно навсегда, а неделя проходила – и всё, как обрубало, — он замолчал задумчиво, и надолго замолчал, пристально её разглядывая.

Под этим тяжелым взглядом Ксюша чувствовала себя страшно провинившимся ребенком, внушившим себе какую-то чушь, ерунду, черт знает что, и доставляющим этой блажью головную боль своим родным. Вот только разве можно за чувства винить? Она что, нарочно? Она специально!? Прикрыв глаза, скрестив на груди руки, стиснув зубы, девушка пыталась отгородиться от отчима и от мира. Закрылась в своем коконе. Хватит душу ей драть! Она не станет ничего доказывать, объяснять ему, что за апокалипсис прямо сейчас происходит у неё внутри – это ведь бесполезно. Она наткнулась на глухую стену, какой смысл? В её жизни лишь два человека – а теперь лишь один, Юлька, – в состоянии её понять. Второго у неё отобрали. Второй отказался от неё сразу, в первый же день. Но – он понимал её, как, кажется, никто и никогда.

Отказался, хотя это было взаимно… Ранение смертельно.

— Ты вообще пораньше влюбиться-то не могла!? — неожиданно взорвался папа, теряя вдруг контроль над собственными эмоциями, — Мы с Санычем уже на сделку вышли! Что прикажешь теперь с этим делать? По миру решила нас пустить!?

«Неужели тебя и правда только это волнует…?»

— Всё будет, не переживай, — отозвалась она глухо, — Ничего нам не грозит… А теперь – уходи, пожалуйста, па. Оставь меня одну. Я тебя прошу… Просто уходи.

Отец бросил на неё смурной взгляд. Он был удивлен её выпадом, неожиданно неприятно удивлён – и его замешательство можно понять. Всякое между ними бывало, но на памяти Ксюши, прогоняет она его впервые, впервые прямо говорит, что не хочет видеть и слышать. В ней не осталось ничего, совсем, не осталось сочувствия и эмпатии, сегодня в ней нет ни грамма дочерней любви, пусто там. Если её чувства никого не интересуют, если никому нет дела до её до основания разрушенного мира, почему она должна думать о том, как бы кого не задеть? Сегодня ей всё равно. Уже всё – равно.

«Уходи…»

Болезненно поморщившись, папа таки прошествовал в сторону двери. Ксения уткнулась носом в колени и вновь прикрыла глаза в терпеливом ожидании момента, когда снова сможет остаться наедине с собой; его тяжелый взгляд чувствовался шкурой. Спустя полминуты вязкого молчания до ушей девушки донеслось:

— Смотри у меня! — предостережение от непонятно чего. Как не доверял, так и не доверяет.

«Смотрю…»

Дверь, наконец, хлопнула.

Ксюша клянется сама себе, что больше её никому не откроет.

Три коротких с паузой между вторым и третьим стучат прямо внутри черепной коробки. Она сходит с ума.

«Собственного ребёнка Вы бы мечтой шантажировать не стали и на эшафот бы не повели».

Прав был Юрец! Всё-таки прав, черт бы его побрал, такого умного!!!

Разъяренный Лев который час наматывал круги по собственному люксу. Ирина опять ускакала в город, даже посоветоваться не с кем! Не собирается он ни с кем советоваться! Что тут вообще обсуждать!? До свадьбы два дня, а её непутевая дочь такие фокусы устраивает! Сюрприз так сюрприз, нечего сказать! Всем сюрпризам сюрприз! И главное, что ему с этим всем теперь делать? С ней что ему делать!? С Санычем?

Да и хрен бы с ним – с самим проектом! Ну не обогатится, не станет властелином мира, и ладно – жаль, такая возможность сорвать куш под угрозой, но всех денег все равно ведь не заработаешь, обойдется без строчки в списке Forbes. Но процессы-то все уже давно запущены, бабки вложены, куча бабок, всё, что есть! И соскакивать сейчас, терять партнера, терять всё, разоряться на издержках – это же уму не постижимо! Это же всё, пиши «пропало», это катастрофа, он останется с голой задницей и хорошо, если вообще живой!

«Думаю, Вам не стоило торопиться, Лев Глебович. До свадьбы еще неделя, ветер может измениться».

Какой прозорливый, смотри-ка!

«Вам стоило сначала поговорить с дочерью…»

Это сейчас Федотов освоился, заматерел и стал стараться вести свой бизнес чисто, хотя, чего греха таить, бывает, иногда приходится обращаться к старым методам. А по молодости он себя в бандитских кругах как рыба в воде чувствовал! Знает он, чего от Саныча можно ждать, пойди что не так! Навёл уже справки – и давно. С таким партнером, как он, никогда ни с чем в этой жизни проблем не будет, просто не подводи, играй по правилам; но поди попробуй кинь его – и можешь выбирать дерево для саркофага, готовиться к отправке в последний путь!

Хотя какой саркофаг? И тела не найдут!

А эта дурында что натворила? Взяла – и влюбилась! И в кого? Во врача! Самого обычного! Который еще и ласты в Штаты намылил! Уже завтра его в стране не будет – ищи его, свищи, вспоминай, как звали! Каким местом думала вообще, не понятно! А сам он, Лев Глебович Федотов 1957 г.р., чем думал, нанимая на позицию молодого, недурственно сложенного, неглупого парня и вверяя ему в руки свою дочь? Приставляя его к ней «нянькой» на месяц? На что рассчитывал?

«Чем ты думал, старый хрен!?»

Да ему и в голову не могло прийти подобное! У неё же Ванька её этот был – казалось, устаканившиеся, крепкие отношения, любовь-морковь, свадьба на носу. Куда влюбиться!?

«Ксения Ивана не любит… Иван подавляет в ней жизнь. Смею предположить, что изменяет. Я прошу Вас, подумайте еще раз, на что Вы её подписали».

Сорвёт дочь свою свадьбу – как пить дать сорвёт! Он что, её не знает? Прекрасно знает… Она себе если что в голову втемяшит – всё, в лепешку расшибется, но сделает по-своему! А ему что потом делать? Как перед Санычем выкручиваться? На коленях ползать, слезно умоляя дать пожить еще?

«Она Вам этого никогда не скажет, потому что прекрасно понимает, чем Вам это грозит. Интересно получается, да? Ваша приёмная дочь о Вас думает, а Вы о ней – нет. Кто тут кому дороже родного, даже не вопрос»