Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Кажется, вся её прежняя жизнь уверенно, торжествующе, с фанфарами, песнями и плясками покатилась под откос с этого самого момента.

…Трава. И нежелательная от неё побочка, выраженная в адском желании немедля ни секунды заняться безумным, безудержным сексом; она тогда как в воздухе в разрядке нуждалась! И как назло – он со своими витаминами на пороге! Кажется, она и тогда вела себя довольно-таки вызывающе, в пеньюаре ему дверь распахнула, смотрела нагло, все его границы нарушила, но он и бровью не повел. Фрукты с хлебцами откуда-то ей притащил, а после занял свой наблюдательный пункт в кресле. К её огромному удивлению – это, пожалуй, сильнее всего запомнилось – не отчитывал, да и к отцу с этими новостями не пошел. Сидел и молча за ней наблюдал, видимо, желая убедиться, что она в таком состоянии не натворит дел. Сторожил… А может, оберегал?

Почему понимание приходит лишь сейчас? Наверное, потому, что финишная черта пересечена, и она может мысленным взором охватить их отношения целиком, увидеть всё. Оценить их, когда весь путь бок о бок уже пройден. Потому что успела его за этот месяц узнать, и теперь многие вещи выглядят совсем иначе, не так, как выглядели когда-то. «Я бы тебя не узнал, ты бы меня не узнала… Не было бы этого всего». К сожалению, она узнала. И как теперь с этим быть, жить, не поймет.

…Предложенное им пари на её вес, которое она с оглушительным треском проиграла. Фотосессия в стиле ню, и снова – лишь сейчас к ней приходит осознание, почему именно такая ставка, почему именно ню. Потому что комплексы, да, потому что у её врача – нестандартный подход. Это до сих пор самый комментируемый пост в её Instagram-аккаунте. Столько комплиментов, сколько она собрала под ним, ей за всю жизнь не доводилось слышать. До сих пор каждый день кто-то продолжает поднимать её самооценку, она стала нравиться самой себе в зеркале. Он снова знал всё наперед. Был в ней уверен.

Коленки замерзли, от земли тянет холодом, но Ксюша продолжает сидеть, отказываясь выныривать из своих воспоминаний в реальную жизнь, в которой больше нет её врача.

«Наверное, уже уехал…»

…Сидит напротив и учит её медитировать; ведет по этому неизведанному для неё пути своим бархатным голосом. Она погружается, тонет в нем, растворяется, очень старается и, кажется, у неё даже немного получается. Что-то слышит в себе, слышит шёпот, и этот шёпот сообщает ей, какой на самом деле может быть её жизнь, чего она в ней хочет, какой человек должен быть рядом… Открывает глаза, жмурится от резкого солнечного света и видит этого человека. Шуточки жизни начинают сводить её с ума, а Юра – Юра по-прежнему как Будда в Нирване.

…Пьяный Питер, в отчаянии набранное сообщение с несправедливыми, злыми обвинениями в испорченной жизни и невыносимое молчание – ответом. Звонок на следующий день, потому что ждать личной встречи более невозможно. Она помнит липкий страх, пришедший вместе с осознанием, что он решил больше не портить ей жизнь, и спустя минуту прогнанный пониманием, что он её со своими метаниями один на один не бросит. Не сейчас. «Что случится, если Вы отмените эту свадьбу?». Вместо того, чтобы к черту послать, Юра дал ей почувствовать, что она может рассчитывать на его поддержку. А послал бы – был бы, наверное, прав.

…Разговор в её номере. Он снова и не думает отчитывать её за её срыв, наоборот, пытается поддержать, как умеет, найти нужные слова. Рассказывает про себя, собственные страхи – одиночества и пустоты, про ощущение никчемности, поглотившее его после смерти близкого человека. Про собственную зависимость. Она видит в нём себя саму. В его глазах – ни холодности, ни иронии, в них много боли и много веры. Он просит её собрать все силы, не сдаваться, продолжать взбивать лапками молоко, превращая его в масло, до победного. Она не верит, а он верит, что она сможет выбраться из своей западни. «Вы прислушаетесь к своему сердцу, а не к разуму. Не бойтесь совершить ошибку, мир не перевернется, может даже статься, Вы станете счастливее. И ни при каких обстоятельствах не показывайте мне это фото». Фото… На этом фото – всё, что есть.

Как она от него бегала всё это время, пытаясь соблюдать между ними хоть какую-то дистанцию! Всё её попытки оказались бесплодны, все её потуги не помогли – она всё равно встала у края своей пропасти. Он же свою дистанцию держал всегда, соблюдал неукоснительно. Но она, дистанция их, таяла с каждым днем. Хотел он этого? Вестимо, нет, вестимо, были у него свои веские причины. Он хотел её доверия, но – на безопасном расстоянии. И – шел за ней в лес в грозу. Тащил на себе до отеля. Вскрывая её маленькую ложь, не сдавал жениху. Уязвленный её выходкой, всё же приходил по первому зову с компрессом. Ездил за ней за 120 километров на платформу, искал её там безрезультатно. Пил в баре, думал на крыше. И – молчал. Играл для нее на этой самой крыше, чтобы в танце она почувствовала жизнь. Вез её в тату-салон за исполнением мечты, молча выслушивал про постороннего. Выдергивал пьяную из чужих загребущих лап, смотрел гневно, выдавал ей свою рубашку, отдавал свою постель, спал на диване, а на утро – вновь ни в чем не бывало. Хоть бы раз наорал, что ли… Замирал на мгновения в её руках, молчал всю дорогу до отеля. Защищал перед Ваней – он всегда защищал её перед Ваней. Кажется, возникни острая необходимость – и врезал бы ему разок. Успокаивал её, бьющуюся в истерике, говорил: «Нас двое». Бренчал ту песню. Снова пил. С последствиями. Доверялся ей, позволяя перебинтовать ладонь. Пытался говорить с отцом.

И с первого дня упорно, методично вкладывал в неё веру – в саму себя, в свои способности, силу духа и таланты, в свою привлекательность; раскрывал глаза на сильные стороны, будил внутренний голос. С ним она будто бы стала сильнее, смелее, раскрепощеннее. Вновь стала собой.

И в какой-то момент даже поверила, что может быть еще кому-то, кроме жениха своего, нужна.

Была бы нужна, он бы так не поступил… Он бы признался, наверное, что помнит… Использовал бы хоть одну из массы предоставленных возможностей. Он бы сейчас не жалел.

Наверное…

Не хотела близко к нему подходить – и подошла. Боялась привязываться – и привязалась. Именно к ему она отправилась «исповедываться», именно ему захотела рассказать, как дошла до жизни такой – знала, что именно у него найдет поддержку, что именно он её поймет. Это в его глазах она увидела искреннее сочувствие после пропажи Дарси, лишь для него и для Юльки в её трагедии не было ничего смешного. Он, уже будучи уволенным, искал поссума по всему отелю, доставал его из бассейна – лишь бы она успокоилась. На его лице она видела еле сдерживаемую улыбку в момент, когда оказалась не в состоянии скрыть радость от того, что он тут всё же доработает. Обнимал её он! Не папа, не мама, не Ваня – он обнимал! Боже, как мало человеку на самом деле иногда надо в этой жизни – искренние объятия, и всё.

«Нет, не всё…»

Ксюша очень старается бесстрашно смотреть правде в глаза. Отвечать на собственные вопросы честно, какую бы боль эти ответы с собой не приносили.

Игрался с ней? Преследовал какие-то свои эгоистичные цели?

Нет.

Жалеет?

Конечно, жалеет, это очевидно, как день. Он ведь этого не хотел, она перебрала в памяти все до одной их совместные ситуации. Не хотел, но она его спровоцировала. Женские слезы – страшное оружие.

«Да, я жалею – о том, что в твоей ситуации провожу тебя ещё и через это. Меньше всего я хотел причинить тебе боль». И это правда – он действительно не хотел. И об этом жалеет тоже. Может быть даже – только о том, что всё же причинил.

Но этого она уже никогда не узнает…

Ксюша снова ничего не понимает… Почему всё так сложно!? Ведь еще ночью, еще днем всё выглядело очевидным! Почему этой Вселенной абсолютно всё равно, что происходит в жизни этих мелких муравьишек? Почему он сразу ей не сказал, сразу, при первой встрече, не дал понять, что всё прекрасно помнит? Почему лишил возможности вырваться из своей западни в счастливую жизнь? Она бы вырвалась! Почему решил всё за неё!? Как это можно простить?