Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Мужчины по очереди ныряли в воду и, опустившись на дно, придерживали шест. Несколькими богатырскими ударами Орынбай загонял его глубже.

Перед рассветом, когда самое страшное уже было позади, подошли на канал и те, кто тушил в ауле пожар. Силы прибавилось.

К утру вода была остановлена. Мужчины насыпали еще свежую землю — подымали для безопасности берег, а женщины, утомленные, с запавшими за ночь глазами, с побледневшими лицами, расходились уже по домам.

Невесть откуда появился пропадавший где-то Ходжанияз.

— Братцы! Вся мастерская наша, что кровью и потом, — в мелкие дребезги!.. — сообщил он, чуть не плача. — Плуги, бороны, сеялки — все пропало...

Александр сорвался с места, бросился вниз, на дорогу. Орынбай окликнул его:

— Постой, Мэтэсэ, вместе пойдем. Теперь уж куда торопиться?

Мужчины двинулись к дальней околице. Шли тяжело, молчаливо. И только Ходжанияз пестрокрылой бабочкой порхал перед ними, успокаивал, утешал, и утешения эти многим казались издевкой.

...Батрачком не солгал: стены да крыша — все, что осталось от мастерской...

В полдень аул еще спал. Или притаился после ненастья — зализывал раны. Надрывно мычали застоявшиеся во дворах коровы — пастух не погнал сегодня стадо на выгон. В чайхане, где всегда многолюдно, дремлет на супе мальчишка-разносчик, некого потчевать чаем, никто не пришел. На улицах пусто.

Откинув полог, Турумбет вышел из юрты, нахлобучил на брови папаху, туго затянул поясной платок. Привычный путь вел его к школе.

Он прошел через двор никем не замеченный, заглянул в обгорелую дверь. Потолок обвалился, от скамеек, на которых сидели детишки, осталось несколько черных, обуглившихся палок. На земляном полу в грязных растекшихся лужах валялись обрывки бумаги.

Он зашел, на корточках уселся у стенки, о чем-то задумался. О школе, которой больше не было? О детях, озорных пацанах и девчонках, которым, бывало, так и съездил бы по уху? Об учителе?..

Когда Турумбет вышел во двор, Дуйсенбай был уже там. Положив на козлы бревно, он пилил его двуручной пилой. Пила изгибалась, виляла, застревала в бревне.

Турумбет отвернулся, склонив голову, обошел Дуйсенбая, не взглянув на него. Дуйсенбай не окликнул. В воротах Турумбет будто за что зацепился — стал, повернулся, затем подошел к Дуйсенбаю, схватился за другую ручку пилы.

27

Много лет прошло уже, как впервые въехала Джумагуль в этот аул. И многое переменилось с тех пор — и в жизни Мангита, и в самой Джумагуль. Невестой, несмышленой девчонкой стояла она на том берегу канала и старалась прозреть, какую судьбу уготовил ей бог, потому что один только бог властен одарить тебя счастьем или повергнуть в беду. Какая наивность! Потом, уже в школе, где Джумагуль занималась, ей внушали другое: нет ни бога, ни черта — каждый сам полновластный хозяин своей судьбы, кузнец своего счастья или могильщик надежд, каждый сам себе бог!.. Приятный самообман... Айтбай-большевой, который открыл ей глаза, — вот кто вершил судьбу Джумагуль, кто ее бог! И Туребай с Багдагуль, которые подобрали ее, не дали погибнуть, — они тоже. И тот оратор на площади, и Нурутдин. Маджитов, и Марфа Семеновна — ее добрые боги... Но были и злые, они тоже, по-своему, поворачивали судьбу Джумагуль...

Белый в яблоках жеребец шел ровным, широким шагом. Джумагуль плавно покачивалась в седле. Рядом на вороном длинноногом коне ехал Ембергенов. По тому, как поглядывал Оракбай на нее, по его смущенному виду Джумагуль давно догадалась, о чем хочет джигит завести разговор. Но только подступал Оракбай к деликатной материи, как Джумагуль деловым, серьезным вопросом или совсем несерьезной шуткой тотчас сбивала его. В конце концов Ембергенов насупился, примолк, похоже, обиделся даже. А Джумагуль разглядывала такую знакомую ей дорогу, и мысли, будто перистые облака перед глазами на горизонте, медленно плыли у нее в голове...

Наверное, и она, Джумагуль, не ведая, сама не предполагая того, тоже на чью-то судьбу повлияла, была чьим-то богом — злым или добрым. Как же иначе: нити моей судьбы в твоих руках, человек — возлюбленный, товарищ, прохожий, а в моих — твоя судьба, твои радости и печали. Помни об этом. И я всегда буду помнить... Вот идут они, люди, по пыльному чимбайскому тракту — кто навстречу, а кто в ту же сторону... нет, не люди — боги, боги идут по земле...

С возвышенности, куда дорога подняла Джумагуль и ее молчаливого спутника, открылся вид на аул — глинобитные крыши, конусы юрт, утонувшие в зеленых купах деревьев, а вон большой дом, на околице тоже какое-то новое здание — этого раньше не было. Ну, довольно, хватит дорожных мечтаний! Нужно за дело! Сейчас будет улица с валуном посредине — и что его сюда занесло? — потом поворот, третий слева — дом Туребая. Стой, жеребчик, — приехали!

Джумагуль остановилась у аксакала — Багдагуль никуда не захотела ее отпускать. Ембергенов — в болышом тозовском доме.

Первый день ушел на расспросы — что да как происходило в ту ночь? Каждый, разумеется, в общий рассказ привносил что-то свое. Калию, например, померещилось, будто дом Дуйсенбая был поражен огнем сверху, с небес, где на атласных подушках восседает аллах. Сеитджан утверждал, что за час до пожара видел мужчину огромного роста, выскользнувшего из юрты Турумбета. Больше всех рассказал Александр — про всадников, возникших из ночи, про подслушанный им разговор.

— Вы уверены, что этот человек, Джуманияз-палван, ходил к Турумбету, а не к другому кому-нибудь? — спрашивал Ембергенов.

— Так я понял из их разговора.

— А он наутро вам ничего не сказал?

— Нет. Но судя по виду... Вид — будто змею проглотил: и противно, и страшно.

— Ладно, понаблюдаем за вашим учителем, какой он там наукой по ночам занимается. А что насчет пожара сказали?

— Пожар не случайный — ждали они его, наперед знали, что будет, — говорил Александр.

— Думаете, кто-то из их людей? Может, тот же Дуйсенбай? — предположил Ембергенов, но сам же и отверг свою догадку: — Нет. Вряд ли стали б они палить дом бая. Кто-то другой. А кто?.. Турумбет?.. Почему?..

Приходил Орынбай, привели пьяного Ходжанияза. Он бормотал что-то невнятное насчет плугов и сеялок, клялся именем бога, что