Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Нашел он ее уже затемно. Она сидела на ящике в углу разрушенной мастерской, поникшая, съежившаяся, и подбородок ее страдальчески вздрагивал.

— Девочка, ты моя, хорошая моя, с ног сбился, — искал тебя: Чего ж от меня-то прячешься? — присел перед ней на корточки Александр, взял ее за руку.

— Они все... про меня... такое... — по-детски обиженно скривила рот Нурзада, и крупная слеза покатилась у нее по щеке. — Что мне делать?..

— А что про тебя? Зла ты им никакого не сделала, коней не крала: А будут кумушки по-за углами небылицы плести, так ты плюнь! Плюнь, и все!

Нурзада разрыдалась.

— Если б ты понимал... Хоть в воду бросайся, хоть...

— Ну, знаешь, ты эти глупости брось! — поднялся, строго, даже резко, оборвал Нурзаду Александр. — Я к тебе... Говорил ведь: люблю я тебя! Если и ты, тогда... Любишь?

— Ой, нельзя мне такие слова! Это только бесстыжие такие слова говорят!

— Ну, как мне с тобой? А про то, что жениться на тебе, как о счастье, мечтаю, про это можно сказать?

— Нет, нельзя, — сквозь горючие слезы слабо улыбнулась Нурзада.

— Ладно, сватов пришлю, калым, как положено... Так?

— Так можно. Только отец все равно за тебя не отдаст — бог у тебя другой...

— Ну, за богом дело не станет: перекрещусь в мусульманскую веру — и вся недолга.

— Тебе бы только шутить, а я... Эх, кто бы мне добрый совет дал... — вздохнула девушка.

— К Джумагуль иди. Знаешь ее? Только сегодня приехала, у аксакала жить будет. Она тебя спрашивала, потолковать о чем-то хотела. Пойдешь?

Не сразу согласилась Нурзада идти к Джумагуль — и не помнит та ее вовсе, и с чего это вдруг перед чужим человеком душу свою раскрывать будет? Но Александр убедил.

Ни тогда, ни потом не узнал Александр, о чем говорили на следующий день Джумагуль и Нурзада. Видел только, что после этой беседы вышла девушка из туребаевой кибитки с успокоенным, просветлевшим лицом. Он не решился на людях к ней подойти — таков уж обычай, но позже, оказавшись один на один с Джумагуль, спросил осторожно:

— С девушкой этой, дочерью Калия, надумали что?

— Надумали. Уедет отсюда.

У Александра вытянулось лицо, немой вопрос застыл в глазах.

— Учиться поедет.

— А я? — с беспокойством спросил Мэтэсэ-джигит.

— Будете ждать!.. Или за ней поедете — как порешите.

— Да-а. Насоветовали, — задумался Александр.

Заходила Нурзада и к Ембергенову, который расспрашивал ее о событиях на канале. Но что могла прибавить она к словам Александра — одними глазами смотрели.

Вечером в кибитке Туребая собралось много народу. Пили чай, вспоминали былое, расспрашивали гостей из Чимбая, правда ли, что был такой случай, когда сам Ленин посылал рыбакам Арала мактуб, в котором просил их выловить побольше рыбы для голодных рабочих и дехкан, и как понять такую молву, будто скоро в каждой юрте и кибитке будет сиять свое солнце, и верно ли, что приближается век, когда каждый, чего душа пожелает, то и получит?

К Джумагуль подошла Бибиайым, шепнула:

— Улман тебя спрашивает. Выйдешь?

— Улман?

— Жена Ходжанияза, не помнишь?

Всего несколько раз доводилось Джумагуль встречаться с Улман, и все, что помнит она, — выражение испуга и покорности на землистом лице, и еще — багровый рубец под глазом. Улман сторонилась людей, всегда была замкнутой, молчаливой, а тут вдруг сама...

Джумагуль вышла во двор. Если б не сказала Бибиайым, кто эта женщина, ни за что б не признала — за несколько лет из молодки во что превратилась! Морщины, рот ввалился, будто у дряхлой старухи, подбородок куриной гузкой торчал. Только багровый рубец, что под глазом, и остался от прежней Улман.

— Здравствуй!

Улман опустила на землю дочку, которую держала на руках, коснулась плеча Джумагуль.

— Здравствуй, сестра.

— Пойдем в дом.

— Людей много, а мне бы...

— Ладно... Тоже твоя? — указала Джумагуль на присевшую поодаль девочку.

— Наша.

Джумагуль увела Улман и детей в низкую комнатку, прилепившуюся к кибитке Туребая, — сколько дней и ночей вместе с Санем и Айкыз провела она под этой крышей!

— Слыхала, большим человеком стала — главной заступницей женщин. Вот и пришла к тебе в ноги кланяться: защити меня ради аллаха!

— От кого защитить?

— Да простит меня бог, от того, кто сам должен бы меня защитить, — от мужа.

Много слышала Джумагуль о женских страданиях, многое на себе испытала, но то, что поведала ей Улман, превосходило все.

В тот вечер в доме у них собралось много мужчин — такое случалось не редко. Ели, пили, затем, как обычно, пошли в ход карты. Улман уже знала: если муж напевает, значит, ему везет, значит, ночью, когда гости уйдут, он ее растолкает и скажет, что трефовый король кроет трефовую даму. Если ж раздавалось покашливание, значит, карта не шла, муж проигрывал, и, тогда, значит, Улман не досчитается утром еще одного зуба.

На этот раз муж покашливал.

Улман уложила детей, плотно прикрыла дверь — зачем детям знать, отчего выпадают у матери зубы...

Ходжанияз разбудил ее уже где-то под утро. Не удивилась — привычно. С тягучей, унылой тоской открыла глаза и — ахнула: рядом с мужем стоял один из гостей, безусый, конопатый старик.

— Эй, Улман! Да проснись ты, корова! — пнул ее Ходжанияз носком сапога. — Будешь теперь женой этого...

Улман таращила глаза, не соображая, о чем это толкует ей муж. Растолковал:

— Проклятье! Ну, хоть ты тресни — не везет! Думал, ты меня выручишь, поставил на карту — опять перебор!.. Так ты уж давай, собирайся, с ним пойдешь.

— Куда собираться? Куда я пойду?

— Куда поведет, туда и пойдешь, — на то он и муж.

— Оставьте меня! Уйдите! Я никуда не пойду! — истерично закричала Улман и потянула на себя одеяло. — Лучше убейте!

— Не могу. Игра — сама должна понимать! — дело чести: продул — отдавай! Как