Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

В полдень Турумбет закончил занятия в школе и, как обычно, хотел уйти вместе с последним учеником — чтоб с Дуйсенбаем один на один не оставаться. На этот раз не удалось.

— Смотрю, торопишься всегда, бежишь. А куда торопиться? — загородив своей жирной тушей ворота, осклабился бай.

Турумбет набычился, ничего не ответил.

— Хорошо ли живешь? — так же миролюбиво продолжал допытывать его Дуйсенбай.

— Живу.

— А мать-старуха как поживает?

И чего привязался! Делает вид, будто и про ссору забыл, и про то, что больше не прислужник ему Турумбет. Точка!

— И мать, слава аллаху.

— Деток, стало быть, учишь? Ну-ну... А может, и меня на старости лет? А?

— Чего вас учить? — все с той же грубоватой резкостью отвечал Турумбет.

— Нас не хочешь? Гордый какой! Тогда, что же, мы тебя уму-разуму поучить должны? Это — можно.

— Знаю я вашу науку!

— О, не всю, не всю еще знаешь! — сладко улыбался Дуйсенбай. — Ну, не стану треножить твою вольную душу — беги!

Скверный осадок оставил в душе Турумбета этот разговор. Всю дорогу, пока шел домой, отплевывался. Стращает? Или на самом деле решил его проучить? С них станется!..

Дома Турумбет никого не застал — ни матери, ни Александра, почти до самого вечера пришлось сидеть в одиночестве.

Подобно тому, как ночь придает свою окраску предметам, одиночество накладывает отпечаток на человеческие переживания. То, что при свете дня видится ясно и четко, ночью приобретает очертания причудливые и устрашающие. То, что на людях только печаль, в одиночестве — неизбывное горе.

Зарежут, как шелудивого пса прибьют, думал Турумбет, тоскливо ворочая кочергой полуистлевшие угли. Выследят где-нибудь, и нож в спину — во имя аллаха! Или в канале утопят. Плыви тогда себе лодочкой до самого Аральского моря!.. О, чтоб вы пропали, твари поганые, убийцы!.. Убийцы... А сам тоже не ангел, у самого тоже руки в крови... Что же делать?.. Пойти поклониться Дуйсенбаю в ноги, сказать: приказывай, господин! В кого там еще нужно стрелять, рубить топором, сапогами топтать?.. Вспомнить тошно! Нет, конец — больше этому не бывать! Умываю руки... Тогда, значит, в тебя будут стрелять, или рубить топором, или топтать тебя сапогами... Где же та дверь, которая ведет к спасению?..

Турумбет швыряет в сторону кочергу, подымается, решительным шагом выходит из юрты.

— Ты куда, сынок? — окликает его Гульбике, возвращающаяся домой с какой-то добычей под мышкой.

Турумбет не отвечает, не оглядывается даже. Да, он пойдет к аксакалу и — будь что будет! — расскажет все. Все! Как в набеги ходил, клятвы давал Нурумбету, топором в руках Дуйсенбая был. Пусть судят! Лучше так, чем всю жизнь страхом и совестью мучаться!..

Он зайдет к Туребаю и скажет... Нет, не сразу. Сначала он спросит: «На прошлой неделе приходил ко мне с просьбой, чтоб я тебя грамоте обучил. Не передумал?.. Ну, если не передумал, можем начать хоть с завтра, хоть с послезавтра — как хочешь». Потом о жизни в Турткуле расскажет. А уж потом — слушай аксакал, всю мою правду!..

Турумбет идет через пыльную площадь, мимо огороженных юрт, по узким улицам аула. Сейчас все решится!..

Он был уже совсем рядом с домом Туребая, когда из-за кустов выскочила огромная степная овчарка. Черная шерсть у нее на загривке встопорщилась, пасть оскалена, глаза кровавые. Турумбет только успел повернуться, как собака вцепилась ему зубами в голень. Раз, другой. Потом отскочила, готовясь к новому прыжку. Турумбет отступил к изгороди, рванул прут, с силой хлестнул перед мордой собаки.

Овчарка преследовала Турумбета, пока он не вернулся на площадь. Едва отбивался. А когда, грозно порычав на прощание, пес убежал обратно, Турумбет со страдальческим видом стал осматривать и ощупывать себя со всех сторон. Два глубоких укуса на ноге, штанина разодрана от колена до самого низу, кровавая царапина на ладони — это когда вырвал прут из ограды. Что ж, все ясно, не о чем больше гадать — это сам аллах дал ему знак, остановил на пути к гибели!

Турумбет вернулся домой, обмыл раны и, расстелив молитвенный коврик, упал на колени.

Александр застал его в постели.

— Чего лежишь? Вставай! Ужинать будем.

Но Турумбет не поднялся: что-то неможется ему сегодня.

Наскоро перекусив, Александр убежал опять — сказал, в мастерскую. Теперь он часто по вечерам в мастерскую ходит — много работы. Гульбике растянулась в дальнем углу юрты, и вскоре оттуда уже доносился переливчатый храп, перемешанный со всхлипами и бормотанием. Турумбет снова остался один.

Он лежал, и сердце его билось теперь успокоенно. Это так хорошо, что есть в небесах великий аллах! Вот ты думаешь, мучаешься, ищешь какого-то выхода... А не нужно: он за тебя все обдумал и все для тебя нашел. Ты только умей угадать его волю и делай, как он велит. Он тебе указчик во всем, он за все и ответит, и незачем тебе угрызениями терзаться.

Легкий сон сморил Турумбета.

Но спал он недолго. Что-то тяжелое, жаркое сдавило ему грудь, и Турумбет проснулся.

В первый момент в кромешной темноте юрты он ничего разобрать не мог. Кто-то дышит над ним, чья-то рука больно стиснула горло. Турумбет рванулся, попробовал было вскочить, но удар по лицу опрокинул его обратно.

— Не шевелись! — услышал он тихий сдавленный шепот. — Видишь?

Трясясь всем телом, Турумбет приоткрыл глаза, увидел занесенный над собой длинный кинжал.

— Пикнешь, по самую рукоять всажу!

Наступила долгая, страшная пауза. Потом ночной гость заговорил снова:

— Будешь все исполнять, как прикажут! Продашь, отступишься — в собственной юрте зарежем!.. И за русским джигитом не прячься — не поможет. Прикончим его вместе с тобой! Понял?

Турумбет хотел что-то ответить, но не было голоса. Он только согласно кивнул.

Незнакомец исчез, будто в воздухе растворился. А Турумбет все так же продолжал лежать на спине — неподвижный, опустошенный. И только одна мысль сверлила его: «Эх, Александр, ну почему ж тебя не было?..»

Это место на берегу канала, в густых зарослях камыша, показала Мэтэсэ-джигиту Нурзада. Здесь никто не