Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Дуйсенбая изложенный план произвел впечатление, тем более что его-то домина стоял на возвышенности. Он уже предвкушал удовольствие, какое получит, наблюдая, как мечутся между домами соседи. Кто тащит ребенка, а у кого баран на руках.. Этот с испугу забрался на дерево, тот будто к месту прирос. А главное — все, как один, в исподнем!
Пока в воображении Дуйсенбая разыгрывалась эта уморительная картина, безмолвно сидевший до сих пор Кутымбай произнес своим гнусавым голосом:
— А школа как же?.. Про школу забыли?
Сердце у Дуйсенбая екнуло, как селезенка у загнанной лошади.
— Да что там школа? Возиться не стоит! — сказал он с безразличным видом. Но Кутымбай гнул свое:
— Школу, ее первую палить нужно! Чтоб и пепел по ветру!
«Неужто проведал?» — с тоской подумал Дуйсенбай и горько пожалел, что сразу не открылся. Но теперь отступать уже было поздно.
— Верно говорит Кутымбай: начинать нужно со школы. А мы в этот час воду как раз из канала пустим. С двух сторон, значит, как в клещи возьмем! — рассуждал Джуманияз-палван. Повернувшись к Дуйсенбаю, спросил: — Где она там? Далеко от тебя?
— Да не так далеко... Рядом, — промямлил в ответ Дуйсенбай.
— А рядом, так тебе ее и поджечь!
На том и порешили. Дуйсенбай вслух поклялся, что наказ ишана будет выполнен свято, а про себя дал страшную клятву так отомстить Кутымбаю, чтоб у того и дом сгорел, и сам в этом доме вместе со всей своей живностью.
Однако даже эта страшная клятва не сняла каменной тяжести с души Дуйсенбая. Удовольствие, которое он предвкушал получить, было испорчено — заранее и окончательно.
Уже когда заговорщики один за другим расходились, Дуйсенбай нагнулся к сидевшему за дастарханом Таджиму.
— Нукер-то твой, Турумбет, совсем от рук отбился. Боюсь, как бы про все наши дела не сказал где следует.
— Подозреваешь? — вскинулся Таджим.
— Ведет себя, знаешь...
— Ладно. Скажу Джуманиязу — прикончит.
— Не нужно кончать. Пригодится еще. Пусть попугает.
— Попугаем... — ответил Таджим неопределенно.
Так и ушел Дуйсенбай, не поняв, какую судьбу уготовил аллах Турумбету.
25
Выбор игрушек был невелик. Средств на их приобретение еще меньше. Тем строже подходили женщины к отбору каждой куклы, пробочного пистолета и погремушки. Зачастую мнения расходились, и тогда возникали жаркие споры. Вместе с Кызларгуль, только что вступившей в должность заведующей детсадом и яслями, в этой дискуссии участвовали Джумагуль, Фатима, Ульджан, за которой они зашли по дороге, и еще две женщины из городских активисток. Пока дело не коснулось матрешек, все шло нормально. На матрешках мнения разошлись принципиально. Кызларгуль считала, что они безобразны, что, взглянув на такую игрушку, ребенок с испугу может на всю жизнь остаться заикой. Фатима же, напротив, стояла за матрешек грудью. Не видя выхода из тупика, женщины обратились к сопровождавшему их, скромно стоявшему поодаль, Муканову: пусть скажет он. Как скажет, так и будет. Но Муканов уклонился от роли высочайшего судьи, заявив к вящей досаде покупательниц:
— Человеку с бородой не пристало заниматься игрушками — не мужское занятие! А вообще, любой мужчина вам посоветует: не стриги бороду при двух свидетелях: один скажет «длинная», другой — «короткая».
Из магазина женщины выходили с двумя узлами, плотно набитыми звенящим, мяукающим, стрекочущим товаром.
По дороге, задержав Джумагуль, жена Коразбекова пожаловалась:
— Знаешь, неспокойно у меня на душе: третий день вокруг яслей какой-то мужчина вертится. Сначала — дети во двор, он с ними заигрывать — мячик достал, леденцы предлагает, а сегодня на кухню зашла — с кухаркой сидит.
— Каков из себя?
— Каков... Джигит как джигит — с усами, в штанах... Зубы у него такие ровные-ровные... Одним словом, видный мужчина, пожалуй, красивый даже. Да?
— Откуда мне знать? — пожала плечами Джумагуль. — Может, предупредить Ембергенова?
— Ну, что ж, по-твоему, как увижу мужчину ближе версты от яслей, так бежать к Ембергенову?
— Смотри...
Около яслей Джумагуль тепло попрощалась с женщинами и вместе с Мукановым пошла в интернат — на сегодня там было назначено комсомольское собрание, и Баймуратов велел ей присутствовать.
Она опоздала — собрание уже началось. Слушался вопрос о приеме в комсомол новых членов.
Долговязый парень, тощий, с узкими покатыми плечами и тулымшаком — тонкой косичкой, оставленной на выбритой голове, — запинаясь, рассказывал свою нехитрую биографию. Коразбеков, сидевший в президиуме, ощупывал парня колким прищуренным взглядом.
— Зачем отпустил этот хвост? — набросился он на парнишку, как только тот смолк. — Когда сбреешь?
Юноша покраснел, засмущался.
— Мама сказала, так просто нельзя. Нужно той — большой праздник — сделать, много людей позвать, барана зарезать... А у нас нет барана — совсем бедные...
— Ты что, потомок муллы или ишана? — не отставал от джигита Коразбеков. — Бедные, говоришь... — и повернулся к председательствующему: — Социальное происхождение проверили?
— Да чего проверять — известно! Он уже год у нас в интернате! — крикнул бойкий парнишка из первого ряда.
Упершись руками в стол, так что спина его взгорбилась, Коразбеков уже нацелился было на этого смельчака, но Джумагуль опередила его:
— Для чего ты вступаешь в комсомол?
— Чтобы быть верным делу Ленина... чтоб уничтожить всех классовых врагов... Чтоб учиться... Чтоб защищать нашу родину!
— А тебя никто не принуждал вступать в комсомол? — спросил Муканов.
Лицо парня расплылось в широкой улыбке.
— Да вы что?! Я сам.
— Есть еще у кого вопросы? — поднялся председатель.
— Имеются, — откликнулся все тот же Коразбеков, неторопливо обошел стол и вдруг, резко повернувшись к парню, вонзил в него короткий вопрос:
— Бог есть?
Джигит растерялся, ответил не очень уверенно:
— А бог его знает... Слыхал, нету.
— Слыхал или знаешь точно? — наседал Коразбеков.
— Нету.
— Значит, нет, говоришь? А чем доказать можешь?
Положение юноши
