Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Здесь копай! Здесь вода!

Альджан склонился в низком поклоне, дрожащими пальцами взялся за полу синей шинели.

— Да ты что, дорогой?! — отстранился молодой человек.

— Как благодарить вас, не знаю...

— Ты не меня — Джумагуль благодари: уж так за тебя просила — отказать невозможно... Только легкой воды не жди — глубоко, саженей десять копать придется.

Это было спасением. Но это было и новой тревогой. Десять саженей! Целый десяток... Это, если, считай, по сажени в день... Нет, сажень за сутки ему не вырыть... Как ни прикидывай, а две недели уйдет. Хорошо, если камни на пути не встретит, а то и весь месяц провозится... Что ж, месяц так месяц — главное, чтобы водичка была... А если не будет? Если ошибся волшебник?..

Всю ночь ворочался, стонал водовоз, а на рассвете, взяв кетмень, вышел на улицу.

Почва оказалась твердой. За первые два часа, весь упарившись, Альджан вырыл ямку — воробью по колено. Утешал себя — дальше грунт помягче, быстрее дело пойдет. Но и дальше грунт оставался таким же каменно-твердым, неподатливым.

Занятый делом, Альджан не сразу обратил внимание на детский гомон, да и на что ему знать, какую они нашли себе забаву! Но гомон приближался, становился все громче, и водовоз поднял голову. Прямо на него с лопатами и кетменями двигалась стайка подростков — мальчишки лет четырнадцати — шестнадцати. Альджан так и застыл с недоуменным вопросом на лице.

— Отец, нам водовоз нужен. Не вы? — спросил самый старший. Другой уточнил:

— Альджан-водовоз.

— Я, — растерянно, еще ничего не понимая, ответил Альджан.

— Интернатовцы мы. А эти вот трое из школы. Нам поручение — помочь вам колодец выкопать. Вот.

Они являлись каждый день после занятий — веселые, шустрые, озорные, — и каждый раз разгорался один и тот же спор: кому быть внизу? Вечером, перед уходом домой, они производили замер — пройдено еще полторы сажени!

А ночью, когда никто не видел, Альджан спускался в колодец, шарил руками по дну, пробовал на язык свежую землю — не появится ли вода? С каждым днем, с каждой вырытой саженью росло волнение водовоза. Оно достигло предела через неделю; когда, сделав замер, мальчишки радостно доложили ему: «Десять!»... Воды не было... Она не появлялась ни на восьмой, ни на десятый день...

Подростки устали, у многих вздулись на руках волдыри, и, когда в конце одиннадцатого дня замер показал двенадцать саженей, Альджан, едва шевеля губами, произнес:

— Спасибо, ребята. Очень мне помогли. Спасибо большое... А завтра уже приходить не нужно...

Но они пришли...

Вода появилась на тринадцатый день.

Обезумев от радости, Альджан обнимал всех мальчишек подряд, тряс им руки, повторял беспрерывно: «Вода!.. Вода!» С жадностью странника, набредшего на оазис в пустыне, он глотал, втягивал в себя воду, захлебывался водой, погружал в нее руки, а когда немного остыл, успокоился, сказал твердо:

— Если б не вы... спасли вы меня, дорогие. Чего ни потребуйте — все для вас сделаю. Говорите!

И старший парень, тот, что трудился больше всех, потребовал от Альджана:

— Пусть ваша дочь пойдет в школу. Как мы...

Научила ли их этому Джумагуль, додумались ли сами, за две недели сдружившись с Айджан, — какая, собственно, для водовоза разница? Минуту подумав, он отвечает:

— Если станет такой же, как вы... если так — пусть идет...

В первый раз девочку повела в школу Джумагуль. Они шли по улицам, крепко держась за руки, а сзади, желая остаться незамеченной, кралась за ними Ульджан.

С тех пор, пока девочка была в школе, Ульджан стояла у школьных ворот. Впрочем, через неделю ее влекло сюда уже не только беспокойство за дочку — каждый день у школьных ворот собиралось множество женщин, таких же трясущихся над своими кровинками матерей, как она. Женщины живо обсуждали все школьные новости, порой единодушно клеймили родителей, которые держат своих детей взаперти, но чаще — не в пример своим чадам — до хрипоты, до взаимных оскорблений, спорили из-за оценок, поставленных накануне учителем.

Джумагуль не раз обращала внимание на толпу у школьных ворот, но мысль о том, чтобы как-то организовать, направить энергию этих женщин, подсказала ей Кызларгуль:

— Ищешь, кого бы собрать в артель. Так вот она, готовая стоит. Только бери!

На следующий день, выйдя из школы, Джумагуль подошла к жене водовоза.

— Ульджан! Ты не занята? Пойдем ко мне — есть один разговор.

Пока они шли в окружком, Джумагуль объяснила:

— Понимаешь, хотим организовать мастерскую, в которой работать будут одни только женщины. Помещение есть. Швейную машину дадут. Если б ты согласилась обучить их этому делу, нашлось бы много желающих. Не откажешься? Очень прошу.

— А зачем это нужно?

Каждый раз приходится начинать все сначала, с азов, с того, что самой ей сейчас уже представляется не требующей никаких доказательств, как дважды два, очевидной истиной. И она терпеливо, со всеми подробностями, растолковывает жене водовоза, что такое артель, и для чего ее нужно создать, и как это важно вырвать женщину из тесного, узкого мира домашних забот, вовлечь в большую народную жизнь. Ульджан не все понимает. Какие-то вещи Джумагуль приходится объяснять и дважды, и трижды, но в конце концов жена водовоза согласно кивает:

— Поняла.

— Значит, согласна?

— Нужно подумать... У мужа спросить...

— Хорошо. Посоветуйся с мужем и завтра приходи ко мне снова. Обещаешь?

— Если муж разрешит...

Она назавтра приходит, садится на краешек стула.

— Ну! — не терпится уже Джумагуль поскорее узнать, с чем пришла жена водовоза. — Как решили?

Ульджан машет головой отрицательно.

— Нет.

— Муж запретил?

И снова отрицательное движение головой.

— Нет... Сама... Сама не хочу.

— Отчего?

Ульджан долго мнется, не хочет открывать действительных причин своего отказа, но в конце концов, уступая настойчивым просьбам Джумагуль, сознается:

— Зачем же мне для себя самой яму копать?.. Сейчас кто в городе шьет? Я да еще пять-шесть женщин. Так? А если я научу шить и ту, и другую, и третью,