Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Пока Фатима наводит в комнате прежний порядок, Джумагуль рассказывает о семье водовоза, о том, каких трудов стоит ей убедить родителей отправить девочку в школу.

— Понять не могу, отчего нужно людей — к их же счастью! — тянуть на аркане? — обводит она недоуменным взглядом собравшихся. — Отчего упираются, когда указана прекрасная цель?

— Многие не понимают еще, — спокойно объясняет Маджитов. — Нужно объяснять, растолковывать, убеждать.

Но экспансивного Коразбекова такой ответ не устраивает.

— Объяснять, растолковывать, убеждать! — кричит он, широко размахивая руками. — Сам говоришь: многие не понимают. Значит, наше право — право тех, кто понимает, — тянуть, заставлять, а если сопротивляются, — как это говорится? — прибегать к насилию! Это даже моя обязанность перед ними, долг! А что же делать, если они своих же интересов уразуметь не могут?!

После горячей речи Коразбекова голос Нурутдина кажется совсем тихим.

— Вот отсюда как раз — от сознания, что ты и только ты владеешь единой истиной спасения рода людского, — жестокость и нетерпимость всех пророков.

Наступившее было молчание нарушила Джумагуль:

— Насильно, под конвоем вести к свободе? Не знаю, по-моему, это нелепость, по-моему, это просто невозможно... Нет, нужно, чтобы люди добровольно, сознательно шли к цели.

— Опять за свое, катавасия! — с досадой ударил кулаком по ладони Коразбеков. — Ну, а если — сами только что говорили — многие не созрели еще для понимания этой цели? Как тогда?

— Объяснять, растолковывать, убеждать! — повторил Маджитов тем же ровным, спокойным тоном.

— А в бою, когда нету времени каждому разъяснять? Катавасия! А у нас ведь тоже сейчас, по сути, большой бой.

— Верно — большой бой. Но выиграем мы этот бой, если люди будут вести его не по принуждению, а по убеждению!

...И снова после рабочего дня Джумагуль отправляется в дом водовоза. Сегодня Ульджан встречает ее более приветливо, чем обычно, — может быть, оттого, что видит теперь не только лицо своей гостьи, но и знает душу ее. И снова разговоры о школе, о женском предназначении, о боге и человеческой совести. Наконец Джумагуль удается уговорить жену водовоза пойти и собственными глазами осмотреть это страшное чудовище — школу. Ульджан соглашается лишь при одном непременном условии: мужу — ни слова.

И вот Ульджан в школе. С видом преступницы, рискующей жизнью, она пробирается в класс, где идет в это время урок арифметики; притаившись на задней скамейке, разглядывает черную доску с непонятными, загадочными значками, слушает объяснения Фатимы, во все глаза следит за шаловливыми непоседливыми учениками. Провожая Ульджан обратно домой, Джумагуль никак не удается определить, какое впечатление произвела на жену водовоза школа, к какому решению она пришла. Ульджан молчит, не отвечает на вопросы, в глазах ее странный блеск. И только у калитки она хватает Джумагуль за руку, шепчет заговорщически:

— А он как? Не согласится ведь. Ни за что!

Джумагуль облегченно вздыхает:

— Уговорим!

Первый открытый штурм, предпринятый женщинами, закончился неудачно: большой медный дунг, который с вечера Джумагуль оставляет на улице, утром оказался ненаполненным, хотя на рассвете она явственно слышала протяжный крик водовоза: «Вода... Чистая, холодная вода!..» Ульджан получает нахлобучку в откровенной форме. Обменявшись впечатлениями, женщины меняют тактику и переходят к долговременной осаде. Джумагуль теперь уже сама поджидает по утрам водовоза и затевает длинные богословские споры. Ульджан использует средства чисто женские: сказавшись больной, не готовит обеда и спать ложится вместе с дочкой, ходит насупленная, постоянно ворчит, на самые миролюбивые вопросы отвечает дерзостью. Поначалу все это вызывает в Альджане реакцию, прямо противоположную той, на которую рассчитывали женщины, — он становится раздражительным, несговорчивым, упрямым. И кто знает, в чью пользу закончилась бы эта схватка, если бы не одно происшествие.

Утром, в положенный час, Джумагуль стояла в воротах, дожидаясь появления водовоза. Но водовоз не приехал. Его распевного голоса не слышно было и на следующий день. Не найдя объяснения этому, встревоженная недобрыми предчувствиями — не случилось ли что в семье, — Джумагуль отправилась в дом водовоза.

Предчувствия не обманули ее — случилось: колодец, из которого Альджан вот уже скоро пять лет черпал воду, который поил несколько городских кварталов и кормил самого водовоза, — иссяк. Встав на заре, Альджан забросил ведро и услышал, как оно брякнулось о сухое дно. Он сел у колодца и прождал целые сутки. Вода не появилась. Больше ждать было нечего. Нужно продавать кобылу, рубить на дрова бочку и искать себе новый промысел. Правда, оставался еще один выход — рыть новый колодец, но где его рыть, чтоб выйти к воде, и где возьмешь силы, чтоб в одиночку с таким делом справиться? О найме рабочих и помышлять было нечего — всем, что в доме имеется, не расплатишься. Разве что старый «Зингер» на базар отнести? Можно, конечно. Только, если уж аллах решил испытать Альджана, не получится ль так, что и вода в его новом колодце не заплещется, хоть на целую версту в землю заройся, и «Зингер» от него уплывет. Что тогда?

В этих невеселых размышлениях и застала Джумагуль водовоза. Большая беда обесценивает значение маленьких горестей, мелких обид, и, здороваясь с гостьей, Альджан даже не вспомнил, что дал себе клятву больше никогда не пускать ее на порог своего дома — за то, что она искусительница, за то, что своими нашептываниями жене вносит разлад в их семейную жизнь. Джумагуль выслушала рассказ водовоза, посочувствовала, дабы утешить, сказала, что предаваться печали не стоит — может, вернется еще вода в старый колодец, и ушла. А на другой день появилась снова и уже не одна, а с каким-то молодым человеком в синей шинели с серебристыми нашивками на воротнике. Скинув шинель, молодой человек по веревке спустился в колодец, посветил там фонариком, постучал молоточком. Поднявшись, сказал:

— Ушла по другому руслу. Но ничего — от нас далеко не убежит. Разыщем беглянку.

Целый день с самым загадочным видом он ходил вокруг двора — то подальше уйдет, то вернется, то копнет, то ухом к земле приложится. Альджан следовал за ним неотступно. И когда молодой человек ложился на землю, он тоже ложился, а когда, задумавшись, тот начинал насвистывать, водовоз тихонько ему подпевал. Так, наверное, нужно — великое колдовство со