Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Конечно, от бога! А как же? Это всевышний к нашим молитвам прислушался и простому люду послал избавление.

— А может, не от бога, а как раз против его воли?

Такое предположение кажется Альджану просто смешным, и он не удостаивает Джумагуль ответом. А та продолжает донимать водовоза все новыми и новыми вопросами.

— Как же так получается, Альджан-ага: бог не велит дочке грамоту знать, а советская власть, которая тоже от бога, фирман оглашает — всем девочкам в школу идти! Как же так?

— Ты меня словами не путай! Как сказал, так и есть! — отходит от Джумагуль водовоз и взбирается на арбу. Брови его подняты еще выше обычного, в глазах удивление — видно, посеяли все же сомнения в его душе слова женщины.

Эти разговоры продолжаются и на следующее утро, и через неделю. Айджан — дочь водовоза — чувствует уже себя у Джумагуль как дома — ест, играет с Тазагуль, очень живо изображает в лицах знакомых.

Как-то, просматривая списки, составленные интернатовцами, Джумагуль остановилась на имени Альджана — улица, номер дома, даже цвет калитки указан. Честно потрудились ребята, на совесть! Джумагуль закрывает тетрадь, само собой приходит решение — нужно пойти. Вечером, после работы, она идет разыскивать дом водовоза.

Калитку открывает Айджан. Вскрикнув от радости, девочка бросается к матери и ведет ее за руку к Джумагуль.

— Это тетя, про которую я тебе говорила. Помнишь? У нее еще дочка есть — Тазагуль.

Жена водовоза — Ульджан — лет на десять моложе мужа, женщина тихая, скромная, медлительная. У нее мечтательные, почти неподвижные глаза, округлые жесты, походка плавная, неторопливая. Она встречает Джумагуль доброй улыбкой, ведет в комнату — чисто прибранную, полутемную комнату, вдоль стен которой тянутся неглубокие ниши с одеялами, посудой, домашней утварью. Но главное, чем примечательна комната и что сразу же обращает на себя внимание Джумагуль, — старый, с облупленной краской «Зингер». Швейная машина стоит посреди комнаты, и, чтобы угостить гостью чаем, хозяйке приходится перетаскивать машину на другое место.

Поначалу беседа не вяжется; Джумагуль никак не решается приступить к делу, ради которого пришла; хозяйка, верная восточному этикету, сама таких вопросов задавать, конечно, не станет. На помощь приходит Айджан.

— Мама! А эта тетя говорит, чтоб я шла в школу, чтобы буквы и цифры учила! Говорит, буквы и цифры — это такой ключик. Повернул его, и — раз! — двери в другую жизнь открыты. А там.

— Не болтай! Дай взрослым спокойно побеседовать, — обрывает ее мать. — В другую жизнь захотела! Ты эту проживи...

— Да, прожить ее — дело нелегкое, — ухватывается за эту нить Джумагуль и начинает осторожно разматывать клубок беседы.

Эта беседа, с перерывами, тянется вот уже больше месяца. На первых порах Ульджан и слышать про школу не хочет. Немалого труда стоило Джумагуль доказать ей, что знания вовсе не помеха семейной жизни и женщина, владеющая грамотой, вполне может быть хорошей женой. К каким только доводам не прибегала Джумагуль для доказательства этой истины, и только один всегда оставался против нее — пример ее собственной жизни. Так, во всяком случае, считала жена водовоза. Из свойственной ей деликатности, какого-то врожденного такта, Ульджан ни разу не обмолвилась об этом вслух. Но Джумагуль понимала: все доказательства, все слова ее, будто волны о береговые утесы, дробятся об этот невысказанный, затаенный упрек. Она рассказала. Все. Без утайки, без желания разжалобить или оправдаться. И эта история, такая понятная, стократно на глазах Ульджан разыгранная жизнью с ее подругами, соседками, сестрами, как-то сблизила двух женщин, заставила жену водовоза по-новому, с открытой доверчивостью вслушаться в слова Джумагуль.

В тот вечер, оставшись одна, Ульджан не так энергично крутила ручку своего старого «Зингера». Нет, она понимала, что если сегодня не дошьет детскую рубашку, не вынесет ее на базар, то, может быть, завтра в доме не будет обеда. И все же что-то мешало ей сосредоточиться на работе. Временами стук машины смолкал вовсе. В мечтательных глазах Ульджан зажигался какой-то далекий, будто из глубины пробивавшийся, свет. Думала ли она о прожитой жизни? Старалась ли прозреть судьбу своей единственной дочери?..

А Джумагуль в этот вечер не хочет оставаться один на один с роем растревоженных воспоминаний. Принарядив Тазагуль, она берет ее за руку и через дорогу идет в дом Нурутдина Маджитова.

В знакомой, плотно заставленной комнате, кроме хозяев, находится еще и Коразбеков — мужчина тучный, подвижный и на редкость шумливый. Завидев Джумагуль, он тут же набросился на нее с вопросами:

— Что это вы, дорогая, с женой моей сделали? Сначала, как услышит ваше имя, — хоть уши затыкай, ругается. Сейчас при имени Джумагуль чуть не молится. Катавасия!

Это правда. Что-то переменилось, сдвинулось в жене Коразбекова после той ночи, проведенной вместе с Джумагуль у постели больного ребенка. Она, которая пуще всех, со скандалом и истерикой, упиралась против того, чтобы отправить девочку в школу, теперь сама агитировать за обучение стала. И агитировать рьяно: высмотрит себе «жертву», вцепится и, пока своего не добьется, не отстанет. Несколько дней подряд вместе с Джумагуль ходила по кабинетам окрисполкома, доказывала, что для женской артели, — которой, правда, пока еще нет, но скоро обязательно будет! — для женской артели нужно самое лучшее помещение выделить — светлое, теплое, в центре. Доказала. Да, что-то сдвинулось, переменилось в Кызларгуль. Но как об этом сказать Коразбекову, когда и себе объяснить не можешь? Так и отвечает Джумагуль главному безбожнику области:

— Что у жены на душе, только мужу известно, а если и ему неизвестно — душу из нее вон!

Коразбеков громко хохочет, одобрительно подмигивает Джумагуль.

Некоторое время внимание всех собравшихся поглощено Тазагуль. Шустрая, смышленая девчушка демонстрирует свои познания в буквах и цифрах, с детской непосредственностью декламирует стихи Бердаха. Но чем больший интерес проявляют взрослые к ребенку, тем более он считает себя обязанным удовлетворить этот интерес чем-то из ряда вон выходящим — впрочем, это относится не только к ребенку, сосредоточившему на себе внимание окружающих. Тазагуль начинает вытворять нечто невообразимое — показывает искусство жонглирования каушами, тянет за хвост мирно дремавшего на диване кота. Все это кончается для нее плачевно,