Примета - Константин Ваншенкин

УТРЕННЯЯ ПЕСЕНКА

Пока вы там, в тиши квартир,А время близко к трем,Мы подметаем этот мирИ мокрой щеткой трем.

Еще висит туманов дым,Еще листва в росе.Мы приготовить вам хотимЕго во всей красе.

Мы этот ранний мир трясем,Совсем как половик.Согласен с нами он во всем,Он к этому привык.

Прошедших лет широкий бег,И быстрых дней полет…Мы отгребаем мягкий снегИ скалываем лед.

Фургоны с хлебом. Тишина.Еще совсем темно.За светом первого окнаЗажглось еще окно.

Ведь кто-то должен раньше встать,—Так вечно будет впредь,И так всю жизнь вставала мать,Чтоб завтрак вам согреть.

СНОВА СТИРКА

Снова стирка — бабье дело(Извини меня, местком!).Вон ты как помолодела,Приспособясь над мостком.

Брус хозяйственного мыла.Речка, пена, пузыри…Если что тебя томило,Все забылось до зари.

Разогревшись («Кофту скину!»)И расслабившись чуть-чуть,Как тебе приятно спинуОсторожно разогнуть.

Полоскать, закончив стирку,Начинать опять с азовИ рубахи брать за шкиркуИз наполненных тазов.

ГОРОДСКАЯ ЖАРА

Городская жарищаНавалилась, давя и слепя.И желают жилищаВсе ненужное сбросить с себя:

Раскаленные крыши,Да и самые стены — к ногам.Но лишь окна бесстыжеК неизвестным зовут берегам.

Освещенные окна —Главным образом тем, кто впотьмах,Сообщают охотно,Что сейчас происходит в домах.

Но смотреть на них дажеЛюбопытный и то не хотел.Как на юге, на пляже,На скопленья бесчисленных тел.

Все достаточно пресно,И, из дома ступив на балкон,Видеть неинтересноДивный ряд этих голых окон.

ДВОР

В сумеречном мире заоконномНа скамейках вспышки папирос.Как прожектора над стадионом —Свет осенних кленов и берез.

И при их волшебном ровном светеПосреди московского двораХочется продлить мгновенья эти.Но иная близится пора.

ФУТБОЛИСТ

Бесконечная усталость.Пот, катящийся с виска.Мало времени осталосьДо финального свистка.

Был я молод, бегал вволю,Так и шастал как челнокПо размеченному полю,Не жалея сильных ног.

А встречали! — как министра.Уважительно до слез.Операцию менискаЯ еще не перенес.

Тренированное телоТоже к сроку устает.Пусть все это пролетело,Но во мне оно поет.

Вот судейская сиренаУ судьи уже во рту.Лужниковская аренаОтступает в темноту.

Может быть, не всем заметныВ тишине, на склоне дня.Но отдельные моментыБыли в жизни у меня.

ПЕРВАЯ ВЕЛОГОНКА

Гора, стоящая торчком,Раскрутка серпантина,И степь, упавшая ничкомПеред отважным новичком,—Вот общая картина.

Велосипедный низкий руль,Трясущаяся рама.Бетон, щербатый как от пуль,И два — на память — шрама.

Велосипедное седло.Взамен стремян — педали…А на душе еще светлоИ никакой печали.

СТАРЫЙ БОКСЕР

Мощно сплюснуто переносье.…В чем себя он ни прояви,Сквозь любое многоголосьеГолос гонга гудит в крови.

Машинально готовый к бою,На прогулке или в гостяхТак и носит перед собоюРуки, согнутые в локтях.

ИГРА

Слабый выиграть у сильногоТоже может иногда.Только рев над гранью синегоИсцарапанного льда.

Над хоккейною коробкою —Свист, и возгласы, и смех.Да, вот так! С душой неробкоюПобедить возможно всех.

Над вратарскою площадкою —Клочья дерна на шипах.Не успеть минутой шаткоюОтыграться впопыхах.

На всю жизнь, с учетом старости,Средь печалей и утех —Ощущенье прочной радостиИли горечи — у тех.

НОВОДЕВИЧЬЕ

К Твардовскому не попадешь.Был неприступен? Не настолько.Не то чтоб это вострый нож,Но что-то вроде и осколка.

Обидно все-таки до слез,Не понимаю ни бельмеса.Ведь я букетик свой принесДля друга лучшего — Бернеса.

Среди друзей и стариковЕще случалось пополненье:Здесь Исаковский, СмеляковДа есть и наше поколенье.

Я гость, и я так редко вхожВ ворота этого поселка.К Твардовскому не попадешь.Был неприступен? Не настолько.

Сказал мне малый по пути:— Имей приятелей попроще,Чтобы цветы свои нестиВ неохраняемые рощи.

1980

«Прошедший день вдали затих…»

Прошедший день вдали затих,Как шум трамвая… И заочникВ трудах полуночных своихВновь искривляет позвоночник.

Невеста тихая, одна,Ко сну еще не занавесясь,Стоит у темного окна.А в небесах медовый месяц.

Пустое телеозерцо,И снова всплывшее внезапноЗнакомой дикторши лицоС программой длинною на завтра.

ПОЭЗИЯ

С громом разорваласьМолния шаровая,И оступился в грязьКто-то, спастись желая.

Всем повторял: — Живой!Верить еще не смея.—Прямо над головойАхнула над моею.

Но километрах в двухТоже присел прохожий:— Аж захватило дух!Я ее чуял кожей!..

Так, над землей трубя,Грозного слова сила,Кажется, лишь тебя,Выделив, опалила.

«Ты судьбу, если хочешь, им смело вручи…»

Ты судьбу, если хочешь, им смело вручи —Так всесильны они… Тем не менееУмирают святые, умирают врачи,Умирают бессмертные гении.

Только ты головою напрасно поник,Я сейчас объясню тебе, грешному:Не одна остается лишь память о них,—Вера в них остается по-прежнему.

«Живые мертвых потеснили…»

Живые мертвых потеснили.Живым курится сладкий дым.В издательстве мне пояснили:Не скоро мертвых издадим.Живых так много нынче стало,Их с планом трудно сочетать…

Но мертвым лучше — мертвых мало,По пальцам можно сосчитать.

«Поскольку живем впопыхах…»

Поскольку живем впопыхахВ стремительном веке двадцатом,Люблю я в статье о стихахСперва пробежать по цитатам.

И сразу картина встает,И нету ее объективней,Покуда в свой скромный чередНе смыта лавиною ливней.

Однако, собою полны,На этом общественном фонеНе только поэты видны,Но критики как на ладони.

НА ОБСУЖДЕНИИ

— Что ж вы сделали с милым АрбатомС этой улицей, прежде живой?В разуменье своем небогатомКак же вы поступили с Москвой!

Что сказали бы дед или прадедВам, ступившим на пагубный путь?Лучше улице имя утратить! —Ведь его все же легче вернуть.

«Пенсионер союзного значения…»

Пенсионер союзного значения.Он утром принимается за чтениеГазет. Но слабы старые глаза.А тут еще правнучка-егоза.

Пенсионер союзного значения.Над ним стоит неясное свечениеБылых волос или былых заслуг.Он жалуется также и на слух.

БОРИС И ПАВЕЛ