Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Правильнее будет, если я объяснения свои дам, ознакомившись с теми документами, на которые ссылались товарищи Жуков и Серов. Считаю, это будет справедливо. Хотя в двух словах об изложенных фактах и сейчас могу сказать, хотя правильнее будет все же после ознакомления.

— Говорите сейчас!

— Многие документы, которые я приводил, вы собственноручно писали и читали, — перебил его Серов. — Ответьте Пленуму, так это или нет?

— Да, читал, — тяжело вздохнув, подтвердил Георгий Максимилианович.

— Вы совесть свою посмотрите, тогда лучше вспомните! — выкрикнул ленинградец Козлов.

— Да, да, посмотрю…

— Ты тут, Георгий, не как с Пленумом разговариваешь, а как с вотчиной! — недовольно высказался маршал Жуков. — Говори по существу!

— Извините, я Пленум уважаю не меньше вашего. Мне по датам сейчас сложно ориентироваться.

— Нас сейчас интересуют не даты, а факты. Было это или не было? — с места спросил Хрущев и ударил ребром ладони по столу. — А в какой день, в какой час, это не имеет значения!

— Правильно! Правильно! — раздавалось из зала.

— Кое-что было.

— Опять лавирует! — выпалил Хрущев.

— Почему Президиуму не доложил? — наседал Жуков.

— Документы, о которых говорили, были переданы из МГБ и находились в архиве Центрального Комитета, их никто не скрывал. Какая же здесь тайна?

— Но тюрьму делал?!

— Относительно тюрьмы. Вам известно, и запись такая имеется, боюсь неточно указать, в какое время это было, товарищ Сталин продиктовал мне текст, сказал, что требуется организовать специальную тюрьму, так как он не доверял органам госбезопасности, чтобы в этой тюрьме можно было производить независимые следственные действия. Если помните, и Абакумова, министра госбезопасности, при Сталине арестовали. Абакумов вел дела по ленинградцам. Что касается существа «ленинградского дела», я его так же знал, как и другие. Никакого абсолютно отношения к организации этого дела не имел.

— Неправда! — выкрикнул Хрущев. — На допросы в эту тюрьму ездил?!

— Я не помню, чтобы один туда выезжал. А совместно, по поручению товарища Сталина, было несколько раз, в присутствии товарищей, которые и здесь сидят.

— Я тоже здесь сижу, но я не выезжал и не знаю, кто выезжал! — повысил голос Хрущев.

— Ты у нас чист совершенно, Никита Сергеевич! — покорно отозвался Маленков. — Еще раз подчеркну, следствие по «ленинградскому делу» вел Абакумов, — продолжал он. — Я к этому никакого отношения не имел, и как был организован процесс не знаю, это было целиком дело органов.

— Вы были Секретарем ЦК!

— Да.

Голос:

— Кузнецова арестовали по выходе из Вашего кабинета!

— Совершенно правильно. К моему стыду, ряд лиц был у меня, я не отрицаю. Здесь всем известно, что аресты производились по решению соответствующей инстанции, то есть с ведома исключительно товарища Сталина. Я теперь вместе с вами возмущаюсь и считаю себя виноватым. Это абсолютно верно.

— Расскажите.

— Что рассказать?

— Коммунисты шли в ЦК как в святая святых и пропадали там навсегда!

— Навеки!

— Я осуждаю это. Вы решите, я готов понести наказание. Еще раз повторю, все делалось по личному указанию Сталина, без него ни один вопрос не решался.

— Напрасно сваливаете на покойника! — выкрикнул Брежнев.

— Надо по существу говорить! — вторил Секретарю ЦК комсомолец Шелепин.

— Я отвечаю по существу. Я абсолютно никакого отношения к организации какого-либо наблюдения за маршалами, министрами, за подслушиванием и всем прочим не имел, так как я сам прослушивался. Это также установлено. Моя квартира прослушивалась.

— Неправда! — оборвал Жуков.

— Это можно доказать. То, что я говорю, можно комиссией, выделенной Пленумом, проверить и потом доложить. Я утверждаю: абсолютно никакого отношения к организации наблюдения я не имел.

— Георгий, ты не подслушивался! — поддержал Жукова Хрущев. — Мы жили с тобой в одном доме, ты на 4-м, а я на 5-м этаже, а маршал Тимошенко жил на 3-м, и установлена аппаратура была выше, над моей квартирой, но подслушивали Тимошенко.

— Пускай не подслушивали меня, какое это имеет значение? — развел руками Маленков.

— Это имеет значение! — ответил Хрущев. — Получается, ты выступаешь вроде как пострадавший вместе с Жуковым и Тимошенко, а фактически этого не было.

— Нельзя ли пояснить Пленуму, почему вы организовали заговор в Президиуме? — спросил Мжаванадзе.

— Никакой не заговор! Обстановка сложилась такая, что товарищ Хрущев в нарушение всех наших обычаев, всех правил стал самостоятельно выступать с важнейшими заявлениями перед партией и страной. Члены Президиума — один, другой, третий, а в данном случае семь человек, высказали ему свое отношение. И товарищ Хрущев это признал.

— Сложилась антипартийная группа! — воскликнула Фурцева. — Они не хотели никого слушать!

— Не группа, а большинство! — с места возразил Молотов.

— Никакой группы не было! Это мерзость, так говорить! — закричал Ворошилов и взволнованно замахал руками. — В Президиуме было большинство!

— Да, большинство! — повторил Маленков.

— Ты сам, Георгий, не знаешь, что говоришь! Сейчас запутался и раньше путался! — отрезал Хрущев. — Даже я лучше знаю, что происходило. А происходило вот что: когда допрашивали в тюрьмах людей, Георгий Максимилианович приезжал туда и свято верил, что они виновны. Он ласково разговаривал с ними, выспрашивал, советовал признаться, сказать правду, угощал чаем с сахаром. Сколько несчастных доказывали ему, что не виновны, сколькие реально обосновывали свою невиновность, приводя убедительные доводы, говорили, что кроме наговоров, никаких других доказательств их вины нет. Просили помощи, умоляли доложить товарищу Сталину. Никто им не помог, ни Маленков, ни Сталин. А сами обвинения? Георгий Максимилианович их вдумчиво прочитал? Думаю, нет. Мы сегодня читаем и поражаемся — вопиющие измышления! Неужели никто этого не видел или не хотел видеть? — уставился в зал Хрущев. — И что? И ни-че-го! Если не признаются арестанты, значит надо их бить, пытать, пока не сознаются, а к доводам здравого смысла товарищ Маленков почему-то не прислушивался. Как товарищ Маленков из тюрьмы уезжал, заключенных начинали избивать и мучить. Зато товарищ Маленков, удовлетворенный собственной работой, ложился на бочок и спокойно засыпал!

Думаете, он не знал, что происходит в застенках? Знал. Об этом многие знали. Но кто был он, а кто были мы! Он, Маленков, поставлен был надзирать над органами! Имел прямой доступ к Сталину и в то же время не мог ничего поделать! — обличал Первый Секретарь. — Ни его, ни Берию правда не устраивала. Мы, здесь присутствующие, не выдерживаем этих страшных воспоминаний, от которых до сих пор шевелятся волосы и воротит с души. На ночь заключенным под дверь ставили пластинки с истошным детским криком, вот до чего дошли! Хочется вскрыть этот гнойник, восстановить справедливость, снять с невинных грязные обвинения. Мы хотим хоть как-то оправдаться перед живыми, хоть чем-то обелить память мертвых. Поэтому я во всеуслышание сказал об этом на ХХ Съезде. А они? Что они? Молчат. Нету мужества признаться! И не просто молчат, они даже не пытаются что-либо сделать. Ни тогда не пытались, ни сейчас! Где им место теперь?! — выкрикнул Хрущев. — Я затрудняюсь сказать.

— И ты, товарищ Хрущев, не в стороне стоял! И ты органами командовал! — подал голос Каганович. — Не надо на нас кивать!

— О себе я первый сказал, вы не тем местом слушаете! Недаром антипартийную группу собрали!

— Мы собрались в конституционном порядке, без каких-либо нарушений! — с раздражением возразил Молотов.

— Предоставим вам слово, тогда будете говорить!

Поздно вечером Никита Сергеевич вернулся домой.

— Чуть расслабился, Нина, и поползли змеи, зашипели, так и норовят укусить! Насчет Молотова с Кагановичем у меня иллюзий не было, а вот Булганин прямо поразил, и Шепилов, интеллигентик — наш Никита Сергеевич! Наш дорогой! Как вы скажете, так и будет! А сам?! Двуличник!

— Обошлось, Никитушка! — Нина Петровна притянула мужа и поцеловала в лоб.

— Спасибо Жукову с Серовым! Жуков сразу «господ» на место поставил, а Серов членов ЦК в Президиум провел. И Ленька Брежнев с больничной койки сбежал и встал на защиту! — Никита Сергеевич стянул тесный галстук.

— А Анастас Иванович?

— Анастас — это особый разговор, ему я больше других благодарен, не дрогнул. Если б меня выперли, его б за мою защиту не пожалели. Микоян — золото. И Суслов с лучшей стороны открылся, шурупит товарищ Суслов. А мудозвоны сидят, воняют! Ну, мы им зададим!

— Ты кушать будешь?

— Супчика похлебаю, что у нас там?

— Бульон.

— Не-е-е!

— Гороховый остался, вчерашний.