Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Гороховый остался, вчерашний.

— Гороховый давай. И рюмочку.

Нина Петровна пошла к буфету. Никита Сергеевич блаженно развалился на кресле.

— И Катька постаралась, в туалет отпросилась, а сама бегом к ВЧ и давай секретарям обкомов названивать, а ты ее чихвостишь!

— Ай, умница! Не стану больше ругаться, — пообещала Нина Петровна и, вернувшись к столу с графинчиком водки, снова ласково поцеловала мужа. — Люблю тебя, Никитушка!

— И я тебя, мое солнышко!

В комнату постучали, в дверь заглянул дежурный офицер:

— Вам Каганович звонит.

— Каганович? — сдвинул брови Никита Сергеевич.

Он встал и пошел к телефону.

— Никита! — послышался в трубке голос Лазаря Моисеевича. — Что ты с нами сделаешь?

— А вы бы со мной что сделали? — прохрипел Хрущев. — Идите вы на х…! — выругался Никита Сергеевич и со злостью бросил трубку.

Андропов явился на доклад к Леониду Ильичу. На прошлой неделе он был освобожден от обязанностей Чрезвычайного и Полномочного Посла Советского Союза в Венгерской Народной Республике и по рекомендации Брежнева назначен заведующим Отделом Центрального Комитета по взаимодействию с коммунистическими и рабочими партиями. Брежневу и Микояну Андропов при посещении Венгрии понравился, они и заступились за опального посла, убедили Первого Секретаря, что дипломат в Будапеште сработал четко, не подвел. Если бы этого заступничества не случилось, Андропова, вместе с некоторыми руководящими работниками посольства, исключили бы из рядов КПСС, а потом отдали под суд.

— Юрий Владимирович! — протянул руку Брежнев. — Рад видеть! Когда прибыл?

— Вчера.

Бывший дипломат стоял перед Секретарем ЦК навытяжку, именно Леонид Ильич сыграл в его назначении решающую роль.

— В Москве обосновываешься?

— Благодаря вам квартиру на Кутузовском проспекте дали, теперь соседями будем!

— Хороший сосед — больше, чем родственник! — заулыбался Леонид Ильич.

При входе у самой двери Андропов поставил ящичек, который принес с собой.

— Что притащил? — кивнул на коробку Брежнев.

— Товарищ Кадар вино передал. Венгерский токай.

— Попробуем. Как он там, справляется, наш Янош?

— Справляется. И в гости ждет.

— Обязательно выберусь, — пообещал Леонид Ильич. — А мы с тобой сейчас к Хрущеву пойдем. Представлю тебя в новой должности. Давай-ка и токай прихватим, Никита Сергеевич вина уважает.

— Конечно, конечно! — засуетился Андропов, подхватывая коробку. — Надо было два ящика брать, как же я не додумал! На следующей неделе еще токая организую!

— Не суетись! — покровительственно отмахнулся Брежнев.

— Я вам бесконечно благодарен, Леонид Ильич! — распахивая перед благодетелем дверь, рассыпался бывший посол.

— Поработаем, Юра, поработаем!

Все члены «антипартийной группы», именно этими словами окрестили противников Никиты Сергеевича, признали свои ошибки, раскаялись, просили дать возможность искупить вину любой работой. В лучших традициях сталинского времени они вымаливали прощения, взывали к пощаде, один Вячеслав Михайлович Молотов твердо смотрел вперед, не отрекаясь от собственных убеждений. Молотов несколько раз брал слово на Пленуме, требовал слово! Снова и снова высказывал личную точку зрения, настаивал, что нельзя смешивать Сталина с грязью, что Хрущева следует строго предупредить о перекосах, которые тот допускал. Зал гудел, не желал слушать оратора. При каждом удобном случае Молотов пытался высмеять выскочек-холуев, унизить, лягнуть, указать шавкам место. Особо раздражали разнузданный Серов и приспособленец Брежнев, и еще мечтал Вячеслав Михайлович оказаться один на один и плюнуть в лицо до смерти перепуганному Климу Ворошилову, который сразу после появления в Кремле членов ЦК заюлил, стал называть Хрущева не иначе как Никита Сергеевич, полностью открестился от первоначальной позиции, запамятовал, что называл Хруща популистом, хвастуном и недоучкой! А как лебезил на Пленуме Булганин, выгораживая и обеляя себя, смотреть тошно! Молотов был выше их, куда выше! Он до конца дней останется железным и несгибаемым, никогда, ни при каких обстоятельствах не будет пресмыкаться, склонять в покорности голову, даже Сталину не удалось его переиначить, перековать, он стойкий солдат! И Бог хранил его, не попал товарищ Молотов в оборот к безраздельно преданным Родине работникам внутренних дел, не испытал на себе, на что они, бесчеловечные, способны. Вячеслав Михайлович ехал по Москве и думал: если бы удалось разогнать этих засевших в Президиуме балаболов, если б получилось сковырнуть бестолочь Хрущева, загнал бы он тогда говорунов за Можай, не стал бы церемониться.

— А слюнтяи не могут даже как следует врезать, как будут страной управлять?! — вздыхал несгибаемый воин. — Кто будет бороться за коммунизм? Разве ж можно подобных ничтожеств воспринимать всерьез?

Со вчерашнего дня ни обслуги, ни охраны у раскольников не осталось. Машину Молотову теперь подавали не персональную, а присылали из общего наряда мидовского гаража.

После обличительных речей и душераздирающих обвинений наказание оказалось гуманным. Вячеслав Михайлович получил назначение послом в забытую Богом Монголию:

— Уеду в Улан-Батор, и гори все огнем!

Он смирился с падением. Полина Семеновна только-только закончила переезд из подмосковных Девятых горок в квартиру на улице Грановского. С госдачи, которую Вячеслав Михайлович занимал без малого тридцать лет, повелели съехать, то есть попросту отобрали. Монументальный загородный дом послу был не положен, а ведь он жил там безвылазно, московскую квартиру посещал редко. Обойдя забытую квартиру и открыв платяной шкаф, Молотов наткнулся на шитую золотом форму Чрезвычайного и Полномочного Посла Советского Союза. Он вытянул ее на свет, оглядел, накинул пиджак — сидит в самый раз!

— Теперь в ней покрасуюсь, а мировую политику пусть вершат дилетанты!

Кагановича услали в город Асбест Свердловской области, назначив управляющим трестом «Союзасбест», Маленкова сделали директором Усть-Каменогорской ГЭС, суетливого профессора Шепилова направили в Киргизию, директором Института экономики республиканской Академии наук.

— Теперь в городе Фрунзе будет открытия совершать. В Киргизии никто Шепилова от науки отвлекать не станет! — кисло усмехнулся Вячеслав Михайлович.

С остальными, кто поддакивал против Хрущева, вопрос пока остался открытым. Ворошилов, Булганин, Сабуров и Первухин раскаялись, признали собственные заблуждения, обвиняя во всех смертных грехах Молотова с Кагановичем.

— Бог им судья! — проворчал Вячеслав Михайлович, и как был в шитой золотом дипломатической форме, направился к выходу из квартиры. Он громко хлопнул дверью, по ступенькам, не вызывая лифт, спустился на первый этаж и отправился в ближайшую булочную за хлебом — когда он сам ходил в магазин, уже не припомнить.

— Теперь похожу, не сахарный!

Никита Сергеевич ликовал, из Президиума удалили Молотова, Маленкова, Кагановича и Шепилова. Георгий Константинович Жуков, Леонид Ильич Брежнев и Екатерина Алексеевна Фурцева были переведены из кандидатов в члены Президиума Центрального Комитета. Постановили, что в отсутствие Хрущева Президиум будет вести Леонид Брежнев. Первый секретарь ЦК Компартии Украины Кириченко был оставлен в Москве Секретарем Центрального Комитета, он занял кресло Шепилова. От союзных республик кандидатами в Президиум ЦК вошли грузин Мжаванадзе и вновь назначенный председатель Совета министров Российской Федерации, бывший ленинградский секретарь Фрол Козлов. В Президиуме пока оставались изменники — Булганин, Ворошилов, Первухин и председатель Госплана Сабуров.

— Как большинство Президиума вошло в антихрущевскую группу, как я поддался? — чуть не до крови кусая губы, сокрушался Булганин. — Затмение! — потрясая руками, объяснял он.

Хрущев с ним больше не разговаривал. А Ворошилов, тот прямо разрыдался в кабинете у Никиты Сергеевича, рассказывая, как его убалтывали по очереди Каганович с Молотовым, потом допьяна напоили, и лишь тогда, по пьяному делу, он принял их сторону.

Чтобы не дискредитировать партию, не показать единство бывших членов Президиума, выступивших против Хрущева, официальное порицание свелось к узкой антипартийной группе в составе Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова. Да и как-то странно бы получалось выпихнуть из высшего органа государства большинство его членов.

— Придется выродков потерпеть, — говорил Хрущев Брежневу, но ни Ворошилов, ни Булганин, ни Сабуров, ни Первухин Первому Секретарю были не нужны, нужны были свои, верные.