Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— 25 октября начинаются масштабные маневры.

— Ты пойми, Георгий, Тито надо место показать! — убеждал Хрущев. — Я ехать не могу, я вспылю.

Жуков нехотя согласился. Полководец понимал, что после отставки Молотова и Кагановича тяжелых фигур в Президиуме не осталось. Хрущева он не считал по-настоящему тяжелой фигурой. Крепкий хозяйственник, неплохой организатор, хороший контролер — Сталин ценил в Никите Сергеевиче именно эти качества, но вот политик Хрущев никудышный, и история с Иосипом Броз Тито это доказывала. Теперь все замыкалось на нем, на Жукове.

— Поезжай, Георгий, вправь Тито мозги!

— Ладно, поеду. Я тут записку в ЦК подготовил, надо бы восстановить денежные выплаты за ордена и медали. Солдаты и офицеры в войну жизни не щадили, а как отвоевались, взяли и деньги за награды срезали, несправедливо! Мертвым, Никита, деньги не нужны, а живые спасибо скажут.

— Где ж мы столько денег возьмем?

— Если офицерам выплаты на содержание обслуги срезать на треть и довольствие подсократить, экономия выйдет значительная! С лихвой затраты покроем. Прикинь, сколько у нас военных округов и сколько там офицеров?

— Раз так, другое дело! Но командиры обидятся, что без адъютантов останутся.

— Кое-кто останется, а кое-кому и одного адъютанта достаточно. На прислугу старшие офицеры немалые деньги получают. По две домработницы некоторые держат, будут обходиться одной.

— Если так, вопросов нет!

— Значит, я могу об этом как о решенном деле объявить?

— Объявляй.

— В понедельник коллегия Министерства обороны, там и скажу! — довольно проговорил Георгий Константинович.

Разговор этот совсем не понравился Никите Сергеевичу, все больше и больше вопросов стало замыкаться на маршале, а маршал Жуков боевой товарищ.

Молотов с раздражением отбросил в сторону газету:

— Посмотри, Полина, какой цирк, Хрущев зазвал к себе архитекторов!

— Архитекторов?

— Да, делегатов Пятого Всемирного конгресса архитекторов. В архитектуре он что понимает — коробка сверху, коробка снизу, вот вся хрущевская архитектура! А он сидит, щеки дует и с умным видом их учит! Стыдоба! Архитектора Полякова за гостиницу «Ленинградская» при мне отчитывал: чего там такие большие номера сделали? С умом бы строили, можно было в два раза больше людей расселить! Тот чуть со стыда не сгорел, стал оправдываться, стоит, заикается, что здание конкурс выиграло, объясняет, а Хрущ — какой такой конкурс, если мест мало! За безмозглость Никиты мне стыдно было, ведь какая завидная гостиница получилась! Кто туда ни селился, нарадоваться не мог! А ему клетушки подавай! «Вы еще туда шелковые халаты положите!» — так сказал.

— А что плохого в шелковых халатах? — удивилась Полина Семеновна.

— Дурак, вот что! Кто запретил строительство нового здания цирка у Ленинских гор? Хрущев запретил! Совет министров России в тесноте ютится, он и там стройку перечеркнул: «Надо экономить!» — кричит, а сам деньгами разбрасывается, туда миллион швырнет, сюда миллион! Москва скоро превратится в улей — сплошные соты и кромешное однообразие, а он мировых архитекторов вздумал учить, прямо стыдоба!

— На фестиваль молодежи столько чувих из-за границы приедет, закачаешься! — мечтательно говорил Юлиан.

— Я б на них зырил и зырил, и не только зырил! — затягиваясь сигаретой, кивал Юрий.

— Говорят, иностранки недотроги?

— Кто, бабы?! — лицо Брежнева-младшего выразительно вытянулось. — Ерунда!

— За границей нравы другие, девки там неприступные, — продолжал Юлиан.

— Ладно врать! Им самим интересно, для них русский мужик экзотика! Так что, Юлик, чисть перышки!

— Всегда готов! — по-пионерски отдавая салют, отрапортовал товарищ.

Юрий забычковал папиросу, она была последняя, а магазин внизу в восемь вечера закрывался.

— Вдарим по пиву?

— Не опоздаем?

— Пивняк до десяти.

— Пошли.

— В начале августа меня на кафедру дергают, — горестно вздохнул разбитной аспирант.

Как и планировали родители, Юрия зачислили в аспирантуру Института стали и сплавов.

— Заведующий мой такой гриб-мухомор, ему фестиваль точно по херу!

— А девки?

— И девки по херу, у него не стоит! — горестно вздохнул будущий металлург.

— Прям такой дед-пердун?

— Да, дед столетний, одна химия в голове. Говорит, приходи заниматься. А тут в Москве самая движуха начнется!

— И ничего нельзя сделать?

— Споить его хотел, бутылку «Столичной» и бутылку армянского коньяка принес — не пьет! Портфель кожаный в подарок припер — не взял. Ручку китайскую с золотым пером еле всучил, и то из-за того, что он в Пекине год просидел.

— Вот придур!

— Григорий Иннокентьевич! Он к тому же отца знает. После войны в Запорожье приезжал.

— Зато тебя в люди выведет, — с серьезным видом заключил Юлиан и уселся напротив друга. — Ты учись, Юрий, а мы будем тобой гордиться!

— Знаешь, что он мне напоследок сказал?

— Что?

— Не думайте, говорит, что за вас папа заниматься будет, в науке протекции не действуют. Если есть в вас мыслительное начало и усидчивость, тогда толк будет, а если разгильдяйничать думаете, то вам лучше чужое место не занимать и сразу из аспирантуры уходить!

— У тебя, выходит, никакого начала нет! — глядя на друга, хмыкнул Юлиан.

— Одно есть — между ног! — заулыбался молодой ученый. — Как бы я на фестивале оторвался! Такой случай может раз в жизни представиться.

— Ты химию учи!

— Придется аспирантуру бросить, — заключил раздосадованный Юрий и подпалил королевский бычок. — Такая петрушка! — попыхивая, жаловался он.

— Чего расселся, вставай, а то пивняк закроется!

— Встаю.

Друзья вышли на улицу.

— Ты, Юлик, какие языки знаешь?

— Французский знаю и испанский учу.

— А я немец. Получается, мы с тобой любую девку заговорим! — подмигнул другу Брежнев.

Крымское солнце палило немилосердно. Маршал Жуков сидел в низком парусиновом кресле под навесом, всматриваясь в безбрежную синь моря. Вода у берега была до невероятности прозрачна. Йодисто пахло водорослями. К супругу подошла Галина.

— Медузы есть? — спросила она.

— Кисель из медуз, — отозвался маршал.

— Я окунуться хотела, — вздохнула женщина. На ней было тонкое, очень свободное льняное платье, сандалии на босу ногу и соломенная шляпа с огромными полями. Галина была на сносях.

— Волны нет, на катере подальше уйдем и покупаемся. Вдали от берега ни одной медузы, — любовно глядя на жену, ответил Георгий Константинович.

Жуковы отдыхали в Мисхоре вторую неделю. Он не хотел ехать на юг, но Галя настояла:

— Как рожу, никаких поездок не будет!

До родов, по расчетам, оставалось полтора месяца.

— Ты б на солнце долго не сидела, напечет, — заботливо проговорил маршал и поманил супругу к себе.

Она встала рядом, Георгий Константинович обнял жену, прижавшись головой к ее большому круглому животу.

— Шевелится! — поглаживая мужа по голове, радостно сказала будущая мать. — Ножками стучит.

— Здравствуй, любимый! — воскликнул маршал, продолжая слушать мамин живот. — Как думаешь, слышит меня?

— Конечно, слышит, я ему песни пою!

Жуков беззастенчиво распахнул платье и поцеловал жену в голый живот.

— Георгий! — пытаясь запахнуться, запротестовала Галина. — Увидят!

Он погладил место поцелуя, а потом снова поцеловал, и лишь затем поправил одежду.

— Жду его не дождусь, ребеночка! — улыбнулся военный.

Галя мягко поцеловала мужа в затылок. Георгий Константинович выпрямился, все еще продолжая ее обнимать.

— Так ты меня в море везешь?

— Везу!

— Будешь со мной купаться?

— Сплаваю.

— Одни поедем, надоели все! — продолжала Галя.

— Одни. С катером я неплохо управляюсь.

Если не было волнения, супруги Жуковы уезжали подальше и голышом купались в открытом море. По-настоящему родные, будто созданные друг для друга, они постоянно находились вместе. Маршал любовно обнял жену, и они не торопясь двинулись к причалу.

— Хрущев просит в Югославию съездить, с Тито поговорить.

— Поедешь?

— Собираюсь. Жалко, что без тебя.

— Ты же знаешь, я не могу.

— Знаю. Привезу тебе гостинцев.

— Я буду скучать!

— А я как заскучаю! И по нему скучать буду, — и Жуков снова прикоснулся к животику жены. Она удержала его руку, чтобы муж мог почувствовать настойчивые движенья внутри, но малыш будто понял, что рядом папа, и лежал смирно.

— Если будет девочка, назовем Маша, — улыбнулась Галя.

— А если мальчик — Костя, в память моего отца, — проговорил Георгий Константинович.