Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Не случайное письмо, — подметил Микоян.

Они помолчали. Ветер с гор уже не был теплым, он нес прохладу, а означало это только одно — лето кончилось.

— С ним есть только один выход. Понимаешь, Анастас, о чем я? — Хрущев исподлобья взглянул на собеседника. — Понимаешь?

— От Жукова так просто не отделаться.

— Значит, надо не просто! — вид у Первого Секретаря был затравленный. — Охотиться ни разу не приехал. Как это, ведь глава партии приглашает?

— Наплевал!

— Именно. А ты спрашиваешь, чего со мной!

Микоян сделал глоток мадеры, каждый вечер он выпивал перед сном бокал крепленого крымского вина. Прибой совершенно стих, лишь цикады невыносимо звенели со всех сторон.

— У Георгия твой Серов любимчик.

— Близкий человек, верно, но не любимчик! — отрицательно покачал головой Никита Сергеевич. — Человек, если можно так выразиться, допущенный к телу.

— У них жены — сестры.

— Вранье! Ты, Анастас, Серова не кусай!

— Просто говорю тебе, — наморщил лоб Микоян. — Помнишь, когда справляли день рожденья Суслова, Жуков встал и предложил выпить за Серова, так как на нем, на Серове, спокойствие государства держится, так, кажется, сказал?

— КГБ, сказал, глаза и уши армии!

— Во, во, правильно! И добавил, что госбезопасность и армия должны быть рядом, как отец и мать. Помнишь?

— Припоминаю. Сам поразился: день рождения был у Суслова, а тост он поднял за Серова!

— Не исключено, что они с Жуковым сговорились.

Никита Сергеевич обомлел.

— С Серовым надо быть осторожней, не говорить лишнего, — продолжал Микоян. — Береженого бог бережет!

— Посмотрим, что с Серовым делать, а Жукову надо яму рыть. Он нам продыха не даст.

— Тут гибко надо.

— Гибко! — подтвердил Никита Сергеевич. — Как, пока сам не знаю!

Анастас Иванович опять потянулся к мадере:

— Ходят разговоры, что Жуков хочет Малиновского на Рокоссовского сменить.

— Я уболтаю, месяц-другой не тронет.

— С каждым днем жуковская властность приумножается. Как он однажды сказал? Без моей команды ни один танк из ворот не выйдет! Было такое сказано?

— Было.

— В этом ответ на вопросы!

— Георгия народ любит! — вздохнул Никита Сергеевич.

— По популярности он сравнялся с тобой, — продолжал Микоян.

— Налей-ка и мне винца! — грустно попросил Хрущев.

Микоян взял бутылку.

— Чуть-чуть, Анастас, чуть-чуть!

Анастас Иванович налил больше половины бокала.

— Для сна, — кивнул он.

— Какой уж сон! — подхватил рюмку Никита Сергеевич. — Зря мы ему четвертую звезду повесили, зря!

Во всех газетах опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об упорядочении дела присвоения имен государственных и общественных деятелей краям, областям, районам, а так же городам и другим населенным пунктам, предприятиям, колхозам, учреждениям и организациям».

«Президиум Верховного Совета СССР отмечает, что в деле присвоения административным центрам, предприятиям, колхозам, учреждениям, учебным заведениям имен советских государственных и общественных деятелей были допущены крупные перекосы и отступления от ленинских традиций, — говорилось в тексте Указа. — Великий Ленин учил советских людей быть скромными и сам был образцом скромности и простоты, непримиримым противником возвеличивания его имени. «Вы не можете представить себе, — говорил он, — до какой степени неприятно мне постоянное выдвигание моей личности». При жизни В.И. Ленина имя его не присваивалось ни одной области, ни одному району или городу.

Впервые его имя было присвоено после его смерти городам Ленинграду и Ульяновску в знак огромной любви народа к своему вождю и учителю и в целях увековечивания его памяти.

Президиум Верховного Совета постановляет: считать целесообразным произвести переименование областей, районов, городов, поселков, сел, предприятий, колхозов, учреждений и организаций, которым присвоены имена ныне здравствующих государственных и общественных деятелей.

Указанные переименования производить в каждом отдельном случае в соответствии с настоящим Указом.

Считать утратившими силу ранее принятые по этим вопросам законодательные акты».

Турция, которая находилась в союзнических отношениях с Англией и Францией, сосредоточила войска на границе с Сирией. В любой момент турецкая армия могла перейти в наступление и оккупировать Сирийское государство. СССР, связанный с Сирией договором о дружбе и взаимопомощи, выразил Турции протест, к берегам Египта выдвинулись советские военные корабли. Маршал Жуков был настроен воинственно. На Президиуме ЦК Микоян всячески сдерживал маршала, склонял добиваться компромиссных решений дипломатическими усилиями. Жуков негодовал.

— Надо бить! В начале года Греция дала согласие на размещение у себя ракет, направленных против России! Теперь Сирии и Египту угрожает. Завтра придут нам голову рубить!

Микоян стоял на своем, Хрущев его поддержал, сказал, что ракеты в Греции так и не разместили и что следует действовать деликатно.

— Нам, Георгий Константинович, военные конфликты не нужны, передергивать не будем! — увещевал Анастас Иванович.

— Передергивать?! — подскочил на месте Жуков. — Подбирайте слова, Анастас Иванович! Мы с вами не в карты играем!

Жуков уверял, что за три дня он опрокинет турок, но маршала не поддержали. Он нервно теребил блокнот.

— Головотяпы! — ругался полководец, хищно поглядывая на Серова, которого после окончания Президиума позвал к себе. — С кем приходится работать? Сталин, тот на лету схватывал, а у этих — узкие лбы! Губошлепы! Надо что-то делать, Иван!

— Что предлагаете, Георгий Константинович?

— Просрут социализм, страну просрут! — кипел маршал. — Ты, Иван, все приспосабливаешься, все на цыпочках ходишь, а посмотри на них — стыд и срам! Если б не я, хана бы Хрущеву.

— Знаю, Георгий Константинович.

— А для него мои предложения пустой звук. Больше заступаться не стану! Как может руководитель великой страны быть такой мямлей?! Ты меня случайно не пишешь? — маршал уставился на председателя КГБ.

— Пишу? Вас? Не пишу! — замотал головой генерал.

— Определись, Ваня, с кем ты, а то поздно будет!

Полночи Иван Александрович не мог заснуть, не шел из головы разговор с Георгием Константиновичем. Он ворочался, вздыхал. Аня придвинулась к мужу и потрогала лоб.

— Ты не заболел, Ванечка?

— Нет.

— Случилось что?

— У маршала был, у Жукова, — супруг тяжело вздохнул. — Он такого наговорил!

— Что?

— Против правительства, — прошептал Иван Александрович. — И меня спрашивал, ты с кем?

Аня прижалась к мужу.

— Что делать, не знаю!

Они долго лежали, не разговаривая.

— Зинуля как?

— По папе скучает, — подняла лицо Анюта и поцеловала супруга в губы.

Серов обнял жену крепче.

— Ты у меня сильный!

— С кем говорить, с кем советоваться? Не с кем! Надо к Хрущеву идти, рассказывать.

— Иди, — прошептала Аня.

Брежнев хотел закричать в трубку, заорать во весь голос, но только и выдавил:

— Понял!

Ракета Р-7 взлетела, но полетела абсолютно не туда, куда требовалось.

— Никогда Королев не сделает ракету, никогда не будет у нас надежной космической техники! — простонал Леонид Ильич.

Первейшая задача — покорение космического пространства — обрушилась. Еще недавно Брежнев, курирующий ракетостроение, докладывал о разработанной учеными программе запуска на околоземную орбиту первого в истории человечества спутника, рапортовал Никите Сергеевичу с огоньком, с азартом; а теперь как спутник полетит, куда?! Покорение неба являлось для Брежнева и покорением высот власти. Запустив спутник, Леонид Ильич невероятно бы укрепился перед Хрущевым, а тут: неудача за неудачей. И хрущевский сынок Сергей, частенько бывавший в конкурирующем с Королевым КБ Челомея, высказывал отцу сомнения в способности Сергея Павловича осуществить запуск космической ракеты. И Челомей оказался абсолютно прав: не получилось у Королева ракеты, способной надежно летать, а это значит — конец честолюбивым мечтам, конец карьере, конец всему!

Леонид Ильич вызвал Костю Черненко.

— Позови Любу и побудь в приемной, чтобы до меня не достучались.

Черненко понимающе кивнул. Через пару минут в кабинет зашла Люба.

— Иди сюда! — позвал Леонид Ильич.

Люба послушно приблизилась. Он нетерпеливо схватил ее, содрал одежду и прямо тут, у стола, расправился с ней. Иногда женщина вскрикивала, мужчина причинял ей боль.

— Прости меня! — отдышавшись, выговорил Брежнев. — Я сам не свой. Все, Любонька, у меня рушится! — в глазах Секретаря ЦК стояли невыносимая тоска и обреченность.