Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - Симеон Уэйд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы по-прежнему видитесь с Купером?
– Он живет в Париже сейчас и заходил ко мне пообедать вскоре после приезда. На него жалко было смотреть, таким несчастным он выглядел. Он не работает больше с Лэйнгом, прочитал лекцию в Париже не так давно и думал, что я не посетил ее. Насколько я понял из его причитаний, Лэйнг вернулся к классической теории психологии и забросил работу, которую они писали вместе.
– Мне действительно понравилось название английской версии вашей книги «Les mots et les choses»[5]. Но почему они изменили его?
– Если верить им, на английском уже существовало несколько известных трудов с названием «Слова и вещи». Честно говоря, мне больше нравилось «Порядок вещей», как они и назвали ее. И я даже хотел, чтобы она называлась так на французском, но возникло мнение, что тогда это звучало бы как название книги по биологии о классификации видов.
Впереди показалась впечатляющая четырехуровневая дорожная развязка. Фуко прокомментировал состояние атмосферы, имея в виду смог, сказав, что воздух в Париже был плохим, но не шел ни в какое сравнение с нашим.
НЕМНОГО ПОМОЛЧАВ, я спросил Фуко, какое впечатление оставил у него тот год, когда он преподавал в университете Венсена, насколько я знал, считавшегося самым левым филиалом Парижского университета.
– Я ненавижу его, – сказал он. – Вся структура (что касается отбора студентов и так далее) была сложной и непродуманной. Потом там было много девиц. Меня тяготило чтение крошечных рефератов, особый академический ритуал, который для меня невыносим. Я испытал огромное облегчение, убравшись оттуда.
Я поделился моим собственным разочарованием относительно традиционной системы обучения. Я рассказал Фуко, сколь неуютно себя чувствую, работая в объединении колледжей, где господствует менталитет в стиле Рональда Рейгана и где меня тошнит от религиозности. Я объяснил, что мне даже стыдно получать федеральное финансирование своей программы по направлению «Европейские исследования» при нынешней администрации.
– Я очень хорошо понимаю ваши эмоции, – сказал он. – А также то, что при всем недовольстве системой финансирования образования, существующей в нашем обществе, вы не пытаетесь бороться с ней. Меня самого резко критиковали французские левые за то, что я преподаю в финансируемом государством Коллеж де Франс и стараюсь получать деньги и работу для студентов. Но что еще я могу сделать? Им тоже надо зарабатывать на хлеб.
– Вы голосуете, Мишель?
– Да, и левые критиковали меня за это тоже. Я голосовал за Миттерана, и некоторые из них заявили, что я не должен тратить время на электоральную политику, им нужна революция. Я спросил их тогда: «Вы действительно хотите ее?»
– Я понимаю, о чем вы говорите. Вас не удивляет, сколь сильно главы государств и чиновники Западных стран похожи друг на друга. Разве это не выглядит удручающе?
– Да, я тоже заметил сходство.
– Я много рассказывал моему брату Дэвиду, он юрист, о ваших работах, и возлагаю большие надежды на него и всех других студентов, знакомых с вашими идеями, касающимися реформирования наших институтов, – сказал я.
– Реформирования? – выпалил Фуко удивленно. Он произнес это с таким презрением, что мне стало не по себе. Позднее Фуко прислал мне свой авторский экземпляр «Надзирать и наказывать», который я заключил в рамку, символизировавшую маленькую тюрьму, главным образом, чтобы позабавить его. Только тогда я понял, как «дисциплинарное общество» (так Фуко называл современную Западную цивилизацию) постоянно обновляется за счет «реформирования». Оно само родилось в конце восемнадцатого столетия как раз в результате злонамеренных реформ. И под видом модернизации пенитенциарной системы оно действительно создало тюрьму нового типа, гораздо более ужасную и контрпродуктивную, чем все существовавшее ранее.
Я болтал без умолку, но в конце концов решил дать передышку нашему гостю и прервал допрос, сказав, что пришло время для «наказания помолчать», использовав фразу Хайдеггера. Фуко сразу узнал ее и явно с облегчением перевел дух, услышав ее от меня. Я же всем своим видом и тоном постарался показать, что для меня настоящая мука безмолвствовать в его присутствии. Слишком уж многое мне хотелось узнать от него и о нем.
МНЕ ПОНАДОБИЛОСЬ не так много времени, чтобы разрушить наше взаимопонимание.
– Вы помните ваши сны, Мишель? – спросил я, надеясь перевести разговор на его книгу об интерпретациях сновидений.
– Нет, это выше моих сил, – вздохнул он. – Я пробую запомнить их, но, стоит мне проснуться, и через пять минут они улетучиваются из моей памяти. А вы помните ваши, Симеон?
– О, да, пожалуй, даже слишком. В последнее время мне снилось кожаное сообщество на улицах Сан-Франциско.
– Не сомневаюсь в этом, – сказал Фуко странным тоном, как если бы общаться с ними было для него лучше, чем видеть их во сне.
После того как мы где-то пятнадцать минут ехали в тишине по лишенным растительности горам, я взял на себя смелость прервать молчание и выпалил:
– Мишель, вам много приходится иметь дело с Леви-Строссом в Коллеж де Франс? Меня возмутило, когда он отменил свой семинар после того, как студенты выразили неодобрение по поводу его присоединения к Французской академии. Когда я читал его помпезную речь о необходимости традиционных институтов, мое неприязненное отношение к нему еще более усилилось.
– Леви-Стросс очень консервативный человек, – заявил Фуко. – И порой он ведет себя очень плохо. Он пишет слишком много книг, из-за чего с головой погружен в свои исследования. В результате он чересчур оторван от действительности. Ученые зачастую совершают огромную ошибку, пытаясь изложить на бумаге и опубликовать все свои мысли. Мы должны писать только хорошие книги, не гонясь за количеством, и давать возможность нашим студентам до конца разобраться с теми проблемами, которые мы обозначили. Иначе ученые становятся слишком оторванными от реальности и не знают окружающего мира.
– Леви-Стросс читал ваши работы?
– Да, я полагаю. Однажды он сказал мне, что то, чем я занимаюсь, не для его ума. Он заявил, что полностью шокирован моими книгами.
– Меня шокировала только одна из ваших вещей. Это статья, которую вы написали для журнала «Tel Quel» о Роб-Грийе и новом французском романе. Она показалась мне слишком поверхностной.
– Честно говоря, я согласен с вами. В каком-то смысле она получилась излишне легковесной. Я написал ее в начале шестидесятых, когда «Tel Quel» и экспериментальному роману требовалась поддержка. Я предложил эту статью им из любезности в знак солидарности с их усилиями создавать новые стили и формы. Однако Филипп Соллерс и его окружение думают, что они изменят мир с помощью книг! – закончил он очень эмоционально.
– Кто из романистов произвел большое впечатление на вас? – спросил я.
– Малькольм Лаури, – ответил Фуко, не задумываясь. –
