Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - Симеон Уэйд

– Это правда, – согласился я. – До приезда сюда я жил на юге и на востоке. Эти регионы находятся в плену своего статуса и традиций. Но здесь, в Южной Калифорнии, меня потрясло, как люди, особенно молодежь вроде Майка и его друзей, живут без прошлого, почти без семьи, по крайней мере в традиционном смысле, детерриторизированные в понимании Делёза, но сохраняют глубокое уважение к окружающим горам, океану и пустыне.

– Да, – сказал Фуко, улыбаясь. – Здорово, не правда ли? По-вашему, вы смогли бы перебраться назад на восток?

– Честно говоря, нет.

– Другие говорили мне то же самое. Лео Берcани, мой коллега из Беркли, сказал, что он не смог бы на самом деле уехать из Калифорнии.

Когда мы отправились к хлопотавшему на кухне Майклу, Фуко задержался в столовой, чтобы посмотреть гербарий. И тогда он не проявил ни малейшего интереса к книгам и произведениям искусства, которые я специально оставил на виду с целью привлечь его внимание.

ПОКА ФУКО сидел в гостиной, мы с Майклом накрывали на стол.

– Вы пробовали «Текила санрайз»? – поинтересовался Майкл.

– Нет, но с удовольствием выпил бы один, – ответил наш гость.

– Он очень крепкий, – предупредил его Майкл.

– Я не против крепких напитков, – заявил Фуко с заговорщицкой миной. – В Северной Африке они очень крепкие, но, честно говоря, я отдаю предпочтение «Кровавой Мэри». Вы покажете мне, как делать «Текила санрайз»?

Фуко спросил об этом, когда пришел на кухню, и пока они с Майклом готовили коктейли, я начал носить закуски в гостиную. И снова Фуко, не желавший оставаться в роли стороннего наблюдателя, предложил свою помощь.

– «Текила санрайз» изумительный, слегка экзотический, а лед с солью – прекрасная идея, – сказал он, прежде чем второй раз приложился к своему бокалу и опустошил его до дна. Он взял несколько кусочков сыра «Бурсен» и несколько кружочков колбасы и истребил их с наслаждением, но ничего более. Он всегда мало ел.

– Не хотите покурить марихуаны? Один из студентов Симеона дал нам косяк, который мы предлагаем вам разделить с нами, – сказал Майкл.

– Да, я охотно присоединюсь, – подтвердил Фуко.

– Вам приходилось курить траву раньше? – поинтересовался я.

– Я уже не один год курю ее, и особенно много делал это, когда находился в Северной Африке, у них там прекрасный гашиш.

– И вы курите траву в Париже? – спросил я.

– Его там очень трудно купить, но я курю гашиш, когда мне удается его достать. Хотя мы прилично запаслись им недавно, спасибо Ноаму Хомскому.

– И как это произошло? – спросил я.

– Я появился с Хомским на телевидении в Амстердаме, и после шоу спонсоры программы поинтересовались, какое вознаграждение мне хотелось бы получить. Я сказал им, что меня устроило бы немного гашиша, и они с радостью выполнили мое желание и не поскупились при этом. Мои студенты и я называем его гашишем Хомского, не потому что он имел какое-то отношение к нему, а поскольку стал причиной для его получения.

– Какое впечатление произвел на вас Хомский? – спросил я.

– Очень приятный человек. У нас было не так много времени для разговоров. И модератор сделал очень большую глупость. Он хотел от нас что-то вроде дебатов. Поэтому описал Хомского как американского либерала, даже анархиста, а меня как марксиста. Полная чушь. Я же не марксист, а такие ярлыки смехотворны, особенно применительно к Хомскому и ко мне. В действительности же у нас получилась приятная дискуссия.

– Я однажды встречался с Хомским, – сказал я, – когда он общался с небольшой группой из нас в общежитии Гарвардского университета в разгар антивоенного движения в шестидесятые. Он мне показался невероятно честным, напористым и умным, когда говорил о безумии разрушать страну под предлогом ее спасения. Вам не кажется, что Хомский изменил наше понимание языка действительно революционным образом?

– Конечно. В реальности же он подарил нам теорию коммуникации. В этом его достижение. Хомского прежде всего интересует коммуникация.

– А у вас не возникло проблем, когда вы везли его гашиш во Францию?

– Нет.

– И вы курите его с вашими студентами?

– Да, часто после моей лекции мы идем куда- нибудь, где делаем это и много смеемся.

– Вы слышали что-нибудь из музыки Жана Барраке? – спросил Фуко Майкла, резко поменяв тему разговора.

– Нет, но мне известно, что он известный французский композитор, – ответил тот.

– Я переработал несколько стихотворений Ницше для него, и он использовал их для песенного цикла, получившего название «Séquence»[3]. По-моему, он датирован 1955 годом, но все началось в 1950 году.

– Я могу проверить это, – предложил Майкл.

Он вернулся с книгой Г. Х. Штукеншмидта «Музыка двадцатого столетия».

– Вы правы, «Séquence» датирован 1950 годом, – констатировал он.

– Мы с Барраке жили вместе в Париже в течение трех лет, – сказал Фуко. – Это было замечательное время, и расставание было очень трудным для меня. Я бросил все и уехал в Швецию.

– Почему вы расстались? – спросил я.

– Алкоголизм, – ответил Фуко. – Он не мог остановиться. Я полагаю, именно поэтому творчество Малькольма Лаури так привлекает меня. Он величайший из всех. Есть только два пути: с Лаури в интоксикацию и второй. Ни один из них не лучше другого.

– Когда вы расстались? – поинтересовался я.

– В 1956 году.

– То есть где-то через пару лет после публикации вашей первой книги, перевода опуса Людвига Бинсвангера «Сон и существование» с вашим введением. Я просмотрел ее в Национальной библиотеке Франции пару лет назад.

– У меня были мысли, что я видел вас раньше! – воскликнул Фуко. – Это, скорей всего, произошло там, когда вы читали ее, я уверен в этом.

– Вполне возможно, хотя я не помню ничего такого, поскольку был целиком занят чтением. Ваших книг, вероятно, – сказал я, смеясь. – Как странно думать, что я мог встретиться с вами тогда. В любом случае на меня произвела огромное впечатление идея о существовании взаимосвязи между литературными жанрами и анализом снов, которую вы представили в вашей статье о сновидениях. Меня удивило, что вы не вернулись к ней в ваших следующих работах.

– Я не знаю, почему не развил эту мысль, – ответил Фуко. – И даже не помню ее.

– В ваших ранних трудах много провокационных идей, к которым вы больше не возвращались. Например, увлекательный параграф о безумии и коллективном подсознании в книге «История безумия в классическую эпоху». Вы говорите там, что мы можем разглядеть всю историю безумия в телодвижениях лиц, помещенных в психиатрические лечебницы. Этот отрывок даже не попал в английское издание.

– Действительно? Похоже, вы знаете о моем творчестве больше, чем я сам, – заявил Фуко с улыбкой.

– Мне понравилось, как справились со своей работой английские переводчики ваших трудов, особенно А. М. Шеридан-Смит. А что вы сами думаете о переводах ваших работ? – спросил я.

Фуко смутился явно, а потом