Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - Симеон Уэйд

родился великолепный план. Если мне удастся организовать визит Мишеля Фуко, я мог бы устроить эксперимент. Я даже придумал формулу, которая в моем понятии смогла бы настолько увеличить потенциал его и так незаурядного интеллекта, что это позволило бы ему творить чудеса из тех, какие можно увидеть только в научно-фантастических фильмах, вещи уровня того, что доктор Морбиус делал в «Запретной планете» или Существо из галактики в первом эпизоде телесериала «За гранью возможного».

Мне всего-то требовалось, во-первых, взять один из величайших умов мира, человека, который, выйдя за пределы постулата «знание – сила», понял, что «власть (сила) порождает знание», а во-вторых, снабдить его божественным эликсиром, некой легко усвояемой разновидностью философского камня, способной астрономически увеличивать мыслительные возможности.

Я стал бы алхимиком и задокументировал весь эксперимент. А моя формула выглядела так: Мишель Фуко + философский камень + Долина Смерти, Калифорния + Майкл Стоунмен.

МАЙКЛ СТОУНМЕН – мой спутник жизни, и, по его собственным словам, он также «композитор, гей и заядлый курильщик». У него масса интересов, включая любовь ко всему китайскому, особенно их языку, религиям и магическим растениям.

Вскоре после того как мы познакомились в День благодарения в 1974 году, Майкл заявил, что он хотел бы посвятить меня в тайну вещей и отвез в Долину Смерти, изумительный уголок нашей планеты с пустыней и горами, расположенный примерно в двухстах милях от Лос-Анджелеса, почти на границе штата Невада. Там я испытал такие восторг и вдохновение, какие ранее казались недостижимыми для меня.

Теперь у нас появлялась возможность подарить те же ощущения Мишелю Фуко. Как два лица Евы, мы могли предложить ему плод с Древа познаний. У нас была бы своя «Ночь на Лысой горе».

В моем понятии в результате путешествия в Долину Смерти Фуко мог испытать просветление, которое ассоциируется у нас с выдающимися учителями прошлого. Я знал, что мы рисковали. Использование философского камня в столь очаровательном месте могло негативно сказаться на психике гениального мыслителя нашей эпохи. Или не произвести никакого эффекта вообще.

И все равно я надеялся, что результатом этого события станет лавина идей такой силы, что с их помощью он совершит подлинную революцию в сознании людей. Разве Арто не создал концепцию «театра жестокости» после своих экспериментов с пейотом, которые он совершал вместе с индейцами племени тараумара в Медном Каньоне в Мексике? Наверное, ведь от Фуко мы могли ожидать большего, даже гораздо большего?

При мысли о том, чем все закончилось, можно сказать, что я переоценил мою формулу. Наше путешествие в Долину Смерти не перевернуло мир с ног на голову, но оно изменило Фуко, который называл его самым значимым опытом своей жизни. Вернувшись в Париж, он написал Майклу и мне, что как бы переродился, так повлияла на него наша поездка. Он утверждал, что, оказавшись дома, предал огню полностью законченный второй том «Истории сексуальности» и уничтожил весь проспект книг, которые намеревался опубликовать в этой семитомной серии. Он планировал начать все заново.

Результаты его новой жизни можно увидеть в последних ее трех томах, написанных после путешествия в Долину Смерти. Они являются венцом его творчества, подобно тому как «Никомахова этика» возглавляет список лучших произведений Аристотеля. Последнее письмо Фуко к нам явно показывает, что на тот момент он много размышлял об «эстетике существования». В нем он учил нас не уступать разрушительному давлению дисциплинарного общества и сделать из наших жизней произведения искусства.

По моему мнению, путешествие в Долину Смерти стало для Фуко инструментом, позволившим ему создать его собственную «Никомахову этику», а также определить ее главную суть.

В ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ, когда Филлис Джонсон, преподаватель французского языка колледжа Помона, приверженец программы «Европейские исследования» и мой большой друг, рассказала мне о приезде Фуко в Калифорнию, я позвонил в Беркли заведующему кафедры французского языка. Он подтвердил мне, что Фуко действительно принял приглашение поработать немного у них, но они пока не знали дату его приезда, что он будет преподавать и сможет ли прочитать публичные лекции у них или где-то в других местах. Заведующий предложил мне написать напрямую Фуко во Францию. К моему удивлению, он дал мне его домашний адрес, который я приколол над моим письменный столом подобно тому, как средневековый монах, возможно, высек бы маршрут до Рима на стене своей кельи.

Я отправил письмо в Париж, где пригласил Фуко в Клермонт. Он ответил коротко, что очень хотел бы посетить нас, но, не зная своего расписания и функциональных обязанностей в Беркли, предпочитает подождать строить какие-либо планы до приезда в Калифорнию, и попросил меня связаться с ним, когда он прибудет в США.

Я написал ему снова и в своем письме предложил поездку в Долину Смерти, описывая которую, пообещал, что он будет чувствовать себя там «парящим, словно в состоянии невесомости, среди форм, зависящих исключительно от ветра», тем самым использовав цитату из отчета Арто о том, как он экспериментировал с пейотом вместе с индейцами племени тараумара. Мое послание также содержало подробный список семинаров, лекций и вечеринок, которые я намеревался организовать для него. Когда я сейчас вспоминаю приведенную в нем программу, меня нисколько не удивляет, что Фуко не ответил мне. Но тогда я впал в уныние.

Ирвайн

В начале мая Филлис Джонсон сообщила мне, что Фуко должен читать лекцию в филиале Калифорнийского университета в Ирвайне, всего в часе езды на машине от Клермонта. От этой новости у меня сразу же подскочил пульс. Я мог встретиться с ним лично. Я знал, насколько это важно. Майкл и двое моих помощников-студентов, Брит и Патти, ждали меня около аудитории в надежде хоть мельком увидеть Фуко, когда он будет входить внутрь. Брит схватил меня за руку и пропыхтел: «Вот он!»

И тогда я тоже увидел его, решительно шагавшего к входу в лекционный зал. Он оказался значительно меньше ростом и более коренастым, чем я представлял его по фотографии с обложки книги «Порядок вещей». У него были широкие плечи и круглое лицо, явно франкского типа, с гораздо более жизнерадостной миной, чем на снимке.

Какое-то мгновение мне казалось, что мы ошиблись, но потом я сделал несколько быстрых шагов вперед и подпрыгнул, пытаясь лучше рассмотреть его.

– Да, это Фуко, – сказал я Патти, стоявшей у меня за спиной. Его глаза излучали невероятную энергию, что было заметно даже на фотографии, опять же он имел череп очень своеобразной формы. С близкого расстояния на его наголо побритой голове были хорошо заметны несколько дополнительных выпуклостей в районе затылка, по которым, даже не будучи френологом, не составляло труда понять, что внутри прятался супермозг, не вместившийся в рамки обычной твердой оболочки.

Полосатый