Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какой-то грузный казах, оказавшийся рядом, крепко стиснул, прижал к себе Туребая:
— Здравствуй, брат!
— Здравствуй!
Но, видно, в говоре Туребая что-то показалось ему подозрительным. Отступился, оглядел недоверчиво:
— Каракалпак?
— Да нет, отроду я казах...
— Эк тебя! — разочарованно и вроде даже раздраженно бросил грузный казах. — Чего ж тогда обниматься лезешь? По жене соскучился?
— Отроду-то я казах, а делегатом оттуда, из Каракалпакии буду, — пытался объяснить Туребай, но сосед уже потерял к нему всякий интерес и, махнув рукой, отвернулся.
Возвратившись домой, Туребай собрал жителей аула и в подробностях рассказал все, что видел и слышал сам. О том, что Каракалпакия теперь своей властью, народным разумом управляться будет. Что все другие народы Советской страны — русские и казахи, узбеки и туркмены — все помогут каракалпакам счастливую жизнь на своей земле строить. Но и мы, каракалпаки, тоже должны другим народам помочь. Потому что в Советской стране все народы — братья, одна большая семья.
Слушали внимательно, не перебивая, лишь время от времени требуя от аксакала прояснить незнакомое слово, открыть смысл новых понятий — интернационал, коммуна, пролетариат. И Туребай объяснял — не всегда по-научному, но доступно и верно. Как сам понимал слова выступавших на съезде.
Смуту, как обычно, внес Ходжанияз. Прикинувшись дурачком, спросил, ухмыляясь:
— А если у каждого народа теперь эта... Как, говоришь, ее имя?.. автономия, значит, как же тогда: каждый на своей земле жить должен? Казах — у себя, русский — у себя, мы — на своей земле? Вот ты, к примеру, казах, снимаешься с места и к себе в Казахстан подаешься? А как же мы без аксакала управляться будем? — И шутовски протянул к Туребаю руки, чуть не рыдая запричитал : — Не уходи от нас, аксакал, не бросай бедных-несчастных!
Отвечать Туребаю не пришлось. Со всех сторон, злые и раздраженные, набросились на Ходжанияза односельчане:
— За такие шутки язык вырвать!
— А ему не страшно — чужим языком треплется!
— Гнать его, люди, чтоб мозги не туманил!
Пришлось Ходжаниязу просить у схода прощения:
— Да я что — уже и пошутить не имею права? По мне, хоть казах, хоть каракалпак, хоть кто — был бы человек хороший да в кости умел бы играть!
— Чего возьмешь с этого болтуна?! Дурак, он дураком и останется. Продолжай, Туребай!
А дурак себе на уме: новую юрту поставил, ковер туркменский из Чимбая привез. И откуда только деньги у него берутся? Спросят люди — отшутится: в карты выиграл или еще проще — дуракам счастье. Однажды не выдержал Туребай, ответил:
— Это только в сказках дурачки удачливы. В жизни достаток не глупостью наживается.
— Значит, умом? — с готовностью подхватил Ходжанияз.
Туребай глянул с недобрым прищуром:
— Бывает, умом, а бывает, и хитростью.
— Какая же во мне хитрость, браток? Весь на виду, — простодушно рассмеялся Ходжанияз.
— Не весь — половина. Другую в тени прячешь. Ладно, как-нибудь и другую попробуем разглядеть.
Запомнил Ходжанияз этот разговор и с той поры где шуткой, а где и тайным наветом старался побольней уязвить аксакала. Вот и теперь ужалить решил, да не вышло — сход заступился, не дал Туребая в обиду.
Так уж оно получилось, что за два года своего верховодства в ауле бывший батрак, голодный и нищий, стал самым уважаемым здесь человеком. В чем тут причина, каждый, наверное, растолковал бы по-своему. Один — что почитает Туребая за скромность: каким был, таким и у власти остался. Другой — за то, что не для себя — для людей аксакал старается: ни юртой новой, ни коврами не разжился, а когда, выстроив дом, тозовцы предложили аксакалу занять одну комнату, отказался, сказал:
— Я потом. Пусть самые бедные туда переедут. Я подожду.
Называли люди и другие причины, почему полюбился им Туребай, но, видно, главную все же открыл Нурутдин, когда вместе с Туребаем возвращался с кзылординского съезда.
— Ты не думай, что люди к тебе льнут за то, что уж такой ты хороший да мудрый. Тут дело другое: через тебя, аксакала, проводит свою линию в ауле советская власть. Уважение к ней на тебя изливается. Вот в чем секрет.
Туребай призадумался, попробовал возразить:
— Если так, отчего одних аксакалов почитают больше, других меньше, а третьих и вовсе клянут?
— Оттого, что одни разумней и глубже ведут эту линию, другие похуже, а третьи, знаменем революции прикрываясь, свою подлую линию гнут. Такой — самый опасный наш враг. Понял?
Да, понял Туребай, всем сердцем постиг, и теперь, когда с веселой ухмылочкой на лице Ходжанияз запустил в него камень, твердо решил: не в него, аксакала, целился батрачком — в советскую власть, в те слова про дружбу и братство народов, что привез Туребай со съезда. И не себя, не свой авторитет аксакала должен он сейчас защищать — великую большевистскую истину, ленинский завет.
Такого красноречия не предполагали в Туребае даже самые близкие его друзья. Он говорил о междоусобицах, уносивших сотни человеческих жизней, кровопролитных войнах, которые разжигались богатеями, о буржуазных националистах, желающих рассорить и разделить народы. Плакали женщины, вспоминая отцов и братьев, погибших во время жестоких набегов соседних племен. Вздыхали и отводили глаза в сторону пожилые мужчины, те, чья память несла еще на себе ржавые пятна, вытравленные местью и злобой.
А Туребай говорил все свободней, жарче, запальчивей.
— Бедняк на бедняка кидаться не станет. Что им делить? Пот, которым поля орошает? Слезы, что льет в голодную стужу? Или долги, которыми, как паутиной, опутаны?.. Баи, ишаны, царские слуги — вот кто наши враги — и скотовода-казаха, и землепашца-каракалпака, и русского рабочего человека! Только объединившись, став в один ряд, мы общего врага одолеем. Потому и учит нас большевистская партия: пролетарии всех стран — это значит мы, батраки, рабочие, беднота, — пролетарии, соединяйтесь!..
После схода, не сговариваясь,
