Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не лепорма — реформа, — поправила Джумагуль.
— Ну, спасибо, — помогла: реформа. Теперь уж все ясно стало.
Два часа растолковывала Джумагуль Отамбету-палвану значение этого непонятного ему слова. Всю землю, всю воду, что течет теперь по земле, отобрать у баев и мулл и, как сказано в советском законе, передать ее тем, кто трудится на этой земле. Единым разом и на вечные времена покончить с эксплуатацией — с тем, что один, как паразит, живет и жиреет за счет другого.
Это палван понял сразу, это знал и без хитрых слов — «реформа», «эксплуатация»: всей жизнью своей выстрадал. Однако ж сколько б ни было знаний, нужно еще и мочь.
Джумагуль обозлилась: здоровый джигит — быка кулаком свалить может, а немощной телкой мычит. Сказала, чтоб задеть, раззадорить:
— Пугливую львицу и котята сосут.
Отамбет оскорбился:
— Хорошо вам тут сидеть да указывать! А вот поехали б туда — поглядел бы на вашу отвагу.
— А что, и поеду! — выпалила Джумагуль и сама испугалась, а Отамбет отвернулся, обиженный, ступил к двери.
— Надумаешь ехать — предупреди. Встретим. Не то сразу и провожать придется. В последний путь.
Только ушел Отамбет, в кабинете появился новый посетитель — такой суетливый узкоглазый старик с кустиком редкой рыжеватой бородки.
— Ты тут будешь повелительницей женщин?
— Если вам женотдел, тогда я.
— Ага, значит, ты. Требую справедливости! — патетически воскликнул старик и воинственно вздернул свою тощую бороденку. — Если человек слово дает, должен он сдержать свое слово? Отвечай!
— Должен, конечно, — не очень уверенно ответила Джумагуль, соображая, к чему клонит старик.
— А если еще и задаток за это свое слово получил, тогда как?
— Тем более.
— Тогда требую вернуть мне дочь! Слово за нее я давал? Давал. Калым от жениха получил? Получил. Все честь по чести. А ее другой человек украл. Как вор, увел ночью. Что же это выходит?! Грабеж! — кричал в гневе старик, и бороденка его смешно тряслась и подпрыгивала.
— С кем убежала дочь?
— С подлецом, который по-новому учится, волосы распустил, как баба. Я б ему эти лохмы вместе с головой состриг!
— Не горячитесь, отец, — попыталась успокоить старика Джумагуль. — Все будет хорошо, по справедливости.
— Значит, вернешь мне эту бесстыдницу?! О, благодарение тебе, повелительница! Я знал, что найду у тебя правду: новая власть — так повсюду толкуют — простой народ защищает. А я же кто? Я и есть тот самый народ! — И старик склонился в низком поклоне.
— Что советская власть простой народ защищает — это, отец, святая правда. Потому и не вернем вам дочь.
— Как так? — опешил старик. — Слово я давал? Давал. Калым получил? Получил. Народ я? Народ. Кто ж еще? Не бай, не ишан. Отдайте мне дочь!
— Не отдадим! Кто вам дал право давать слово за другого? Продавать человека, как скотину какую-нибудь! А вы спросили у дочери, хочет она за этого вашего жениха или, может, кто-то другой ей в душу запал? Требуете справедливости, а сами как злодей поступаете.
— Это я злодей буду?.. Я?.. Да ты... Какая же ты заступница простого народа? — совсем разволновался посетитель. — Изверг ты! Клятвопреступница! Ну, ничего, найду я еще и на тебя управу. До самого аллаха дойду, а свою правду вырву!..
Он ушел, громко хлопнув дверью, а на пороге уже стоял новый посетитель. Нахмурив брови, заложив руки за спину, скривив в жесткой усмешке рот, на пороге стоял Турумбет. Кем он явился? Мужем? Отцом Тазагуль? Убийцей?..
11
Когда-то, помнится, учили Туребая: каждый год под своим знаком рождается. Один под знаком змеи, другой — коровы, третий — львиной пастью на людей щерится. Какой знак, такой и весь год будет — злой или добрый, засушливый или плодами обильный, радостный или печальный. Все дело, какой зверь воцарится.
На этот раз зверь, видно, попался из добрых. Даже зверем назвать как-то неловко — домашнее животное: корова — не корова и с овцой не сравнишь. Конь. Тащит на себе такой урожай — спина гнется. И воды вдоволь принес. И радостей много. А главная радость у Туребая — отцом стал: двух дочерей подарила ему Багдагуль. Дом, который с отъездом Санем и Тазагуль примолк, опустел, снова наполнился звонкими детскими голосами, и этот крик, смех, плач лучше всякой музыки для Туребая. Уедет куда — в город ли вызовут, подастся ли в соседний аул поглядеть, как там новую власть устанавливают, — а самому не терпится скорее домой возвратиться. Так и сидел бы меж двух колыбелей, носы утирал да сказки рассказывал. И что ему до того, что крохи еще ничего не поймут, — зато самому приятно.
Только не часто доводится Туребаю с дочками своими побыть. Не до сказок. Такая жизнь пошла — никакой сказочник не придумает: и беды в ней горше, и счастье поярче.
Еще в январе, собравшись на сход, односельчане решили: чтоб все теперь по-новому было, надобно и аулу новое имя дать. Думали, спорили, сошлись на одном — Бахытлы, что значит счастливый. В тот же раз, на общем сходе, своего представителя на съезд выбирали. Сперва кто-то Ходжанияза было назвал. Такой шум, крик, свист поднялся — не то что птицы — куры в воздух взметнулись. Делегатом на съезд стал Туребай.
Надолго, на всю свою жизнь запомнит он этот день — 16 февраля 1925 года. Переполненный зал. Торжественная тишина. С трибуны, обитой красной материей, звучит мужской голос: «Первый учредительный съезд Советов Каракалпакии считаю открытым...» Так, на глазах Туребая, была создана Каракалпакская автономная область, объединившая все земли, на которых испокон веков жили каракалпаки. Учредительный съезд вынес решение просить о включении Каракалпакской автономной области в состав Казахстана.
И снова в пути Туребай. На этот раз делегатом
