Буря Жнеца - Стивен Эриксон

– Где сейчас взвод сержанта Корда? – спросила Адъюнкт.

– На крайнем севере острова. Синн отгоняет лед…

– Как? – Тавора задавала этот вопрос не в первый раз.

И Лостара смогла дать тот же ответ, что и прежде: – Не знаю, Адъюнкт. – Она нерешительно продолжила: – Эброн думает, что лед умирает. Разрушение джагутского ритуала. Он заметил, что отметка уровня воды на берегах острова раньше располагалась гораздо ниже.

Адъюнкт промолчала. Казалось, сырой и холодный ветер ее не беспокоит – только лицо побледнело, как будто кровь ушла от поверхности тела. Она очень коротко обрезала волосы, устраняя всякий намек на женственность.

– Гриб говорит, что мир тонет, – сказала Лостара.

Тавора чуть пошевелилась и подняла голову, глядя на пелену облаков. – Гриб. Ещё одна тайна, – произнесла она.

– Кажется, он может общаться с нахтами, что само по себе примечательно.

– Общаться? Похоже, их не разорвешь.

«Пенный Волк» прошел мимо кораблей на якоре, направляясь к каменному пирсу. Там виднелись двое. Наверное, сержант Бальзам и Мертвяк.

– Идите вниз, капитан, сообщите всем, что мы вот-вот сойдем на берег.

– Слушаюсь, сэр.

«Оставайся солдатом», напоминала себе Лостара. Эти слова шепотом проносились через ее разум сотни раз на дню. «Оставайся солдатом, и пошли всё прочее к чертям».

Когда первые лучи рассвета выбелили восточное небо, конный отряд летерийцев загремел копытами по узкому прибрежному тракту. Слева от них были извивы старого берега, справа – непроходимая чаща. Дождь превратился в вязкий туман, усиливавший прощальную хватку темной ночи; стук копыт казался странно тихим, он заглох сразу же, как только последний всадник скрылся из вида.

Взбаламученные лужи на дороге постепенно успокаивались; туман вился, втягиваясь в прогалины между деревьями.

За проходящим отрядом наблюдала сова, усевшаяся на сук мертвого дерева. Когда стихли последние отзвуки, она не пошевелилась. Сова следила большими немигающими глазами за спутанной массой ежевики и терна среди тонкокорых тополей. Там что-то не в порядке. В разум хищника проникло неясное беспокойство.

И тут куст «размылся», как будто его разорвал на части неистовый ветер – хотя было безветрие – и на месте пропавшего растения непонятно откуда возникли силуэты людей.

Сова решила, что за подобным стоит понаблюдать еще немного. Она была голодна, и все же испытывала странное… удовлетворение, как будто кто-то отпустил невидимую веревочку, тянувшуюся к ее мозгу.

Бутыл перекатился на спину. – Более тридцати конных, – сказал он. – Уланы, легко вооруженные. Необычные стремена. Худ, у меня голова раскалывается! Ненавижу Мокра…

– Кончай ныть, – отрезал Скрипач, отыскивая взглядом членов своего взвода. Они приближались – кроме неподвижного Бутыла; в нескольких шагах то же делали Геслер и его солдаты. – Уверен, они ничего не учуяли?

– Первые разведчики почти наступили на нас. Что-то такое… особенное в них. Сам не знаю. Вроде как… сверхчувствительные… Они и здешний уродский берег, на котором мы лишние…

– Просто ответь на вопрос, – прервал Бутыла сержант.

– Нужно было напасть на них, – буркнул Корик, проверяя узлы многочисленных фетишей. Затем он подтянул к себе огромный вещевой мешок, чтобы проверить застежки.

Скрипач покачал головой: – Никаких боев, пока ноги не высохнут. Ненавижу сырость.

– Тогда почему ты, черт дери, стал моряком?

– Случайность. К тому же это летерийцы. Нам пока что приказано избегать контактов с ними.

– Я голоден, – заявил Бутыл. – То есть не я. Проклятие, это сова. Все равно вы не поймете, каково глядеть темной ночью через глаза совы. Тут светло, как в полдень в пустыне.

– Пустыня, – произнес Тарр. – Я скучаю по пустыне.

– Ты скучал бы по очку сортира, если бы однажды в нем от смерти спасся, – сказала Улыба. – Сержант, а у Корика арбалет на кавалеристов всегда взводится?

– Да что тебе, моя сестричка? – продекламировал Корик. Затем он попытался изобразить голос Улыбы: – Сержант, он не стряхнул сыноделку, когда пописал! Я видела!

– Видела? – Улыба захохотала. – Я так близко к тебе не подхожу, полукровка.

– Она становится смирней, – сказал Каракатица. Корик только хмыкнул.

– Тихо всем, – приказал Скрипач. – Неизвестно, кто еще живет в лесу или пользуется дорогой.

– Мы тут одни, – заявил Бутыл, осторожно садясь и хватаясь за голову. – Скрывать четырнадцать бурчащих и пердящих солдат – дело трудное. Когда выйдем в более населенные места, станет еще труднее.

– Что особенно трудно – это заткнуть рот одному недоделанному магу, – сказал Скрипач. – Все проверить вещички. Хочу, чтобы мы углубились в леса, прежде чем залечь на день.

Последний месяц плавания Охотники за Костями старались спать днем, чтобы изменить привычный цикл. Оказалось, что это весьма тяжело. Но сейчас почти все стали «перевертышами». У них даже кожа побледнела.

Скрипач пробрался ближе к Геслеру. «У всех, кроме золотокожего ублюдка и его волосатого капрала». – Твои готовы?

Геслер кивнул: – Панцирники жалуются, что доспехи заржавели.

– Ну, пока что они не скрипят. – Сержант бросил взгляд на скорчившихся солдат взвода Геслера, а потом на своих. – Почти армия, – произнес он чуть слышно.

– Да, почти вторжение, – согласился Геслер. – Слышал, чтобы кто-то когда-то вторгался так тихо?

Скрипач покачал головой. – Какое-то странное чувство рождается. Судя по докладам разведки, Эдур размазаны тонким слоем. А порабощенных целые легионы. Проклятые летерийцы!

– Знаешь, Скрип, мне прошедший отряд не показался особенно порабощенным.

– Ну, я думаю, мы скоро все поймем. Так или иначе. А пока продолжим ползучее вторжение.

– Момент. – Геслер опустил покрытую шрамами руку на плечо Скрипача. – Скрип, она сожгла гребаные транспорты.

Сержант моргнул.

– Трудно не понять смысл такого поступка, верно?

– О каком смысле ты толкуешь, Геслер? О том, что береговые патрули заметили пламя – или о том, что нам нет пути домой?

– Худ меня побери, я могу разжевать только один кусок за раз. Начнем с первого. Будь я чертова империя, я наводнил бы побережье солдатами раньше, чем солнце зашло. Сколько бы Мокра не использовали взводные маги, нам пришлось бы туго. Рано или поздно.

– До того, как мы начали бы лить кровь, или после того?

– Я не о том времени, когда мы начнем резать проклятых Тисте Эдур. Я о настоящем моменте.

– Когда кто-то наткнется на нас, мы вылезем, сердитые и грязные, и устроим то, что положено по плану.

– И постараемся выжить. Да. А если все летерийцы будут враждебны?

– Мы будем таиться и воровать что потребуется.

– Нужно было высаживаться всей куче, не только морской пехоте. Сомкнуть щиты – и посмотреть, что они могут бросить на нас.

Скрипач потер шею. И вздохнул:- Мы уже знаем, Геслер, что они могут бросить на нас. Но на этот раз с нами нет Быстрого Бена, который взлетит в воздух и устроит ужас в ответ на ужас. Нет, мы намерены вести ночную войну. Засады. Звон ножей в темноте. Ударь и убеги.

– Но не дальше берега.

– Точно. Вот я и гадаю, подожгла она корабли, чтобы показать ИМ, что мы здесь – или чтобы показать НАМ, что о бегстве лучше не думать. А может, и то и то?

Геслер буркнул: – Она сказала «без свидетелей». Это о нас, здесь?

Скрипач пожал плечами и встал: – Возможно, Геслер. Давайте двигаться – птицы уже щебечут так же громко, как мы.

Но, пока они трусили по сырому, гниющему лесу, вопрос Геслера продолжал мучить Скрипача. «Он прав, Адъюнкт? Мы уже нарвались? Вторгаемся в проклятую империю силами двух взводов. Идем одни, без поддержки, жизнь и смерть зависят от усилий единственного взводного мага. А если Бутыла убьют в первой стычке? Тогда нам кранты. Лучше держать Корабба поближе к Бутылу и надеяться, что удача еще ему поддается.

Хорошо хоть ожидание кончилось. Под ногами настоящая земля. Мы шатались словно пьяные, когда выходили на берег. Наверное, должно было выглядеть смешно. В других обстоятельствах. Но если бы напоролись на береговую стражу… Хотя сейчас мы вспомнили, как шагать уверенно. Слава Худу. Ну, если можно «уверенно шагать», спотыкаясь о моховые кочки, проваливаясь в дыры, цепляясь за узловатые корни. Почти как под Черным Псом. Нет, не надо думать так. Гляди вперед, Скрип. Гляди веселей».

Где-то высоко, за ведьмовской паутиной кривых сучьев, светлело небо.

– Еще одна жалоба от любого из вас – и я отрежу себе левую титьку.

У окружающих выпучились глаза. Отлично. Ей нравилось видеть, как работает любимый прием.

– Как хорошо, что вы не любите плавать, – пробасил Куб.