Ханидо и Халерха - Курилов Семен

И точно: пятна разделились, и одно из них начало двигаться вниз. И только теперь Куриль тронул упряжку. А пятно остановилось, потом повернуло назад. Правильно, в ту сторону надо ехать. Нет, счастье не улыбнулось в черное лицо уставшего, наказанного судьбой человека. Это были Пурама и Ниникай.

Сильно позавидовал Куриль Ниникаю — чукча был бодр, ветер подрумянил его лицо. Что ж, человек еще молодой и самонадеянный. А в глазах у Пурамы и во всем его узком лице — возбуждение и решимость.

— Черт не сумел нас запутать, и никакие духи не завязали глаза, — сказал Ниникай, когда все поднялись на ноги, чтобы поговорить.

Это можно было воспринять как намек: уверенность не покинула за ночь попутчиков.

— Ниникай, — сказал Куриль. — Тогда, в Среднеколымске, исправник хотел посадить тебя в темный дом. Может, не сразу, а потом, но хотел. Спас тебя я. Даже подозрение от тебя отвел. Скажи: зачем ты сорвал пир у исправника?

Чукча задумался — начал закуривать.

— Один человек сказал мне, — стал отвечать он, глядя в чубук: — "Если русские купцы и царские люди обнимутся с нашими богачами, то вместе они разорвут тундру, как волки оленя". Из-за пушнины, шкур, мяса, рыбы, клыков, жира… Наши богачи знают это, хоть и боятся только за свое добро. Исправник хорошо понял меня.

Куриль отвел взгляд в сторону от трубки и рук Ниникая.

— А что ж ты теперь задумал? — спросил он. — Громкое дело?.. Против шаманства?.. Народ обозлить хочешь?

— Да ты что! — выхватил изо рта трубку Ниникай. — Ты меня все парнем [94] считаешь. А я давно повзрослел… И ты всю ночь думал об этом?.. Конечно, мой ум нельзя сравнить с твоим. Но я тоже стал многое понимать. Они на реке Лоне в своих стреляли — помнишь? А теперь война. Исправник пришлет казаков — и от стойбища останутся одни котлы, ножи и ножницы.

— Но ты сказал, что все можно повернуть против Каки…

— А-а, — облегченно улыбнулся Ниникай. — Тут твои мысли шли по слишком большой дороге. Мы мельче думали… Просто… — Он поглядел на Пураму в знак согласованности с ним. — Обрежем ему косы — и все!

— Что! — испугался Куриль. — Косы обрежете? Это верно: мелко думали. Я разбил Тачане бубен — она умерла. Ну ты — ладно. А они? — Он кивнул на шурина. — Они-то должны понимать! Шаманство же! Он — самое лучшее — ум потеряет…

— Мы об этом подумали, — сказал Ниникай. — Поглядим. Что решать, если дела не знаем. Почему Ханидо прыгнул с горы в болото? Может, ты скажешь? Кто виноват? Почему вышло так?.. Вот узнаем — и бить по слабому месту будем.

Может, слова подействуют. Я на это рассчитываю. А не подействуют — перехватим Каку, привезем сюда и скажем: вынесешь отрезанные косы или завезем к белым медведям, а упряжку угоним.

— И ты сделаешь так?

— Подлый человек всегда трус. Послушается. А нет — увезу. Хватит ему чукчей позорить.

— Насилие в тундру приходит, — вздохнул Куриль.

Ниникай обозлился:

— Исправник не принуждает? Царь не принуждает? Царь своих врагов из теплых стран сюда, в ледяную тундру, шлет! Хватит говорить — поехали.

— Постой. А бог? После шаманства как парня посылать в святой дом?

— Открывай карты, Афанасий Ильич, — сказал Ниникай. — Был бы бог, он своему избраннику — тебе дорогу бы не перекрыл. И не позволил бы, чтоб будущий служитель его, да еще первый от нас, в шаманство подался. Ты веришь в бога?

— Ты, однако, далеко заехал, — заметил Куриль. — Опасно это. Крест-то у попа как целовал?

Ниникай было повернулся, чтобы идти к упряжке, но не стерпел — ответил:

— Знаю: некоторые попы сомневаются в боге. — И он прыгнул на свой яэттэк.

ГЛАВА 6

Сиротливый, наполовину заваленный снегом тордох путники увидели, однако, лишь к вечеру. С полудня сомнений не оставалось, что Нявал прячется где-то неподалеку: на зализанной ветром тундре стали попадаться то там, то здесь настороженные пасти и пасти с песцами. Теперь было ясно, что Нявал пустил ложный слух, будто уехал к устью Новой реки. Если бы не догадливый Пурама, изучивший следы северней стойбища чукчи-шамана, никому бы и в голову не пришло искать этот тордох возле устья Большой Куропаточьей речки. С полудня знали точно: дорогу наездил Кака, и побывал он здесь множество раз.

Путники все приближались и приближались к тордоху, а собачьего лая не слышали и из хозяев никто не показывался. Собак у Нявала могло и не быть, а высокий сугроб возле тордоха, наверно, скрадывал звуки. Решив, что отшельников можно застать врасплох, Куриль наконец сильно стегнул оленей. Пурама с Ниникаем тоже.

Голова хозяйки высунулась из сэспэ лишь тогда, когда все упряжки уже стояли наверху замети. Голова скрылась — и тут же перед тордохом появился Нявал. Старый, сгорбленный, бледный, он замер в полнейшей растерянности, вытянув шею, задрав кверху голову и растопырив локти полусогнутых рук. Он походил на идола, сделанного из коряги и зачем-то наряженного в старье. Во впалом беззубом рту шевельнулся язык.

— Приехали? — прошептал приветствие он.

— Да, — сухо ответил Куриль. В груди у него что-то лопнуло, будто рыбий пузырь под острым ножом. "Все. Ошаманил, сволочь…".

Пурама грозно откашлялся.

Ниникай, сдвинув брови, смотрел на скрюченного старичка, всерьез сомневаясь, Нявал ли это, не произошло ли ошибки. Ведь не двадцать снегов назад он в последний раз видел его!

А старичок вдруг стал зачем-то топтаться на месте и чесать рогулькой-пальцами косматую, пегую от седины голову. "Неужели голова у него может чесаться?" — мелькнула у Ниникая страшная мысль.

Нявалу же надо было вернуться в тордох — сказать, может, важнейшие в жизни слова, но обычай требовал бросить все и бежать на помощь гостям. Потому и топтался он.

— Может, Нявал тут не хозяин? — буркнул с грубым намеком Куриль. От хозяина проку было немного — он это видел, однако последний разговор с Ниникаем придал ему уверенности, да он и почувствовал, что надо как бы подавить все прошлое, взять верх над случившимся. — И снеговыбивалка нужна. А голову скрести будешь потом…

— Ке, эту самую — выбивалку… скорей! — немедленно постучал старик кулачком по ровдуге, а сам начал карабкаться вверх, обваливая сугроб.

— Вон добычу вашу собрали, — сказал Ниникай, показывая на кучу замерзших песцов. — Что не следите за пастями-то?

Но Нявал ничего не ответил и проковылял мимо богатства, даже не повернув головы.

Долго возились с упряжками — не владели окоченевшие руки, и от хозяина не было толку: он и отвык от оленей, и пальцы его были уже непослушными.

Потом кое-как, с трудом сбили с одежды сосульки и корки примерзшего снега.

Косчэ-Ханидо не появлялся.

Куриль на ногах съехал вниз и сразу же рывком откинул сэспэ.

Он увидел тлеющие угольки под черным, будто смолой облепленным чайником, увидел серую дырку онидигила, белые дырки в ровдуге, прикрытые снегом, облезлый полог, старуху возле пуора. Ну, а больше разглядывать было нечего. Да, у самого очага еще лежала доска с обгоревшим углом, а на ней возле кусочков юколы и мяса стояли кружки — две помятые, медные, третья из синей глины, щербатая. Видно, семья собиралась поесть перед сном. "Тут он, за пологом", — понял Куриль, определив число кружек.

Вошел Ниникай с тяжелой связкой песцов, за ним — Пурама и Нявал.

— Как живете? — спросил Куриль, с кряхтением подсаживаясь к очагу. — Места тут вроде песцовые, а вы что-то не разбогатели… Вижу, плохо живете!

— Дык, это оно… Нет, почему? — возразил старик, но тут же сбился совсем: — Дык, оно… это… плохо, конечно.

— Чаем не пахнет. При таких-то песцах на корнях брусники сидишь? Кипрей куришь?

Старик вместо ответа стал шептаться с женой, делая вид, что хозяйские заботы о гостях важней начала беседы.

— Далеко ли едете? — спросил он, схитрив и одновременно надеясь, что страхи его напрасны, что Куриль, может быть, ищет других людей — мало ли! — и что Ханидо больше не нужен ему.

Нявала смутил приезд Ниникая — чукче-то совсем вроде делать тут нечего.

Еще там, за тордохом, распрягая оленей, он успел понадеяться: конечно, Куриль со своим шурином набросятся на него и на сына, выскажут большую обиду, обзовут плохими словами, но с тем и уедут. Обратно-то все не повернешь! А что они обо всем случившемся знают — в этом он не сомневался: злыми приехали. Правда, он понимал, что ехать только за этим не было смысла, и тут у него шевельнулась надежда: а может, могучий Куриль вызволение какое придумал? Но эта мысль причинила лишь боль: нельзя вызволить ни Ханидо, ни их — отца с матерью. Так что лучше бы отругали да и уехали…

Куриль, однако, разом смял надежду хозяина и вместе с тем озадачил его:

— К тебе мы приехали! В гости. И надолго. Пока еда и наша, и ваша не кончится. А мы запасливые…

Он говорил не только для стариков — больше для Ханидо, держись, мол, мы напористые, все выведаем, и за нами сила.