Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

«Невыразимая методологическая нелепость подобных разграничений не бьет в глаза ни авторам, ни читателям: установившаяся у нас “предвзятость” делает и авторов, и читателей слепыми к подобной чепухе». Но и сам Скворцов-Степанов не объяснил, что из всего контекста «Капитала» прямо следует, что экономическая часть политэкономии исследует именно и только товарное производство и движение меновых стоимостей. Всякое «натуральное» хозяйство (экономия, а не хрематистика) выводилось за рамки политэкономии, и Маркс брал сведения из натурального хозяйства только для иллюстрации, для контраста с капитализмом[67].

СССР не удалось создать научную методологическую базу для построения адекватной модели советского народного хозяйства. Дискуссия и споры о сути и категориях советской экономики велись с 1921 года вплоть до смерти Сталина. Противоречия между реальностью советского хозяйства и аппаратом марксистской политэкономии в рамках официально принятого исторического материализма разрешить не удавалось. Но отказаться от учения было невозможно и по субъективным причинам (практически вся интеллигенция и элита правящей партии были воспитаны в марксизме), и по соображениям политической целесообразности.

Политэкономия, начиная с А. Смита, продолжала представлять в марксизме хозяйство как равновесную машину, которая гармонизируется посредством купли-продажи. Но были и другие типы хозяйства, при которых ценности и усилия складываются, а не обмениваются – так что все участники пользуются созданным сообща целым. Таковыми являются, например, хозяйство семьи или крестьянского двора. Таким было и советское плановое хозяйство, но обществоведение этого не принимало.

Экономист А.И. Пашков вспоминает: «На совещании в ЦК экономисты договорились о необходимости совместного написания и публикования статьи с такой трактовкой спорных вопросов, которая полностью соответствовала бы методу и теории Маркса, Энгельса, Ленина и объединила бы всех советских экономистов на позиции борьбы на два фронта: и против механистического, и против идеалистического извращения марксизма-ленинизма. Она была опубликована [1930]… Дискуссия 20-х годов по методологическим вопросам политической экономии… была завершена самими экономистами с помощью ЦК партии» [217, с. 40–41].

Смысл этого совещания в ЦК, скорее всего, можно понять так, что экономисты не смогли дать «трактовку спорных вопросов», и дискуссию «по методологическим вопросам политэкономии» закрыли. К.В. Островитянов в 1933 г. опубликовал статью «К вопросу о развитии Лениным марксовой политэкономии капитализма», как будто политэкономия капитализма могла развиться в политэкономию социализма. Сама задача написать совместную статью, «которая полностью соответствовала бы методу и теории Маркса, Энгельса, Ленина», была невозможна.

Вспомним, что Ленин после упорного изучения и написав десять тетрадей конспектов и выписок из книг Маркса и его предшественников («Философские тетради») признал: «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса и особенно его первой главы, не проштудировав и не поняв всей “Логики” Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя!!» А молодые советские экономисты тем более не могли понять «Капитала». По словам Пашкова, до 1941 г. «советские экономисты упорно твердили: наш товар – не товар, наши деньги – не деньги». Причем тут «теории Маркса, Энгельса, Ленина»? Маркс и Энгельс занимались капитализмом, а Ленин – революцией.

Главные труды и Маркса («Капитал»), и А. Смита – это политэкономии. Здесь не раз говорили, что эта конструкция – синтез многих теорий и систем. В политэкономии соединялись хозяйство, политика, геополитика, антропология, культура, социология, история и т. д., и во всем этом – идеология. А «советские экономисты упорно твердили» о товаре, да еще он у них оказался не товаром! Ленин сказал: «никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя!!» Как это понять – разве он пошутил?

Очевидно, что такую сложную и многогранную конструкцию, как политэкономия капитализма Смита, Рикардо и Маркса, было невозможно создать в короткий срок и в самом начале практики социализма – без адекватного понятийного аппарата и длительного анализа новых форм и фундаментальных инноваций.

Вот пример: видный антрополог М. Сахлинс показывает один только аспект политэкономии США, которым и объясняется весь процесс развития западного капитализма. И сразу видно, что политэкономия Советской России кардинально отличается от политэкономии Маркса, а также эта новая политэкономия будет не менее простой, чем явление капитализма.

Сахлинс пишет: «[Попытка] раскрыть черты общества в целом через биологические понятия… в евро-американском обществе осуществляется в диалектической форме начиная с XVII в. По крайней мере, начиная с Гоббса склонность западного человека к конкуренции и накоплению прибыли смешивалась с природой, а природа, представленная по образу человека, в свою очередь, вновь использовалась для объяснения западного человека. Результатом этой диалектики было оправдание характеристик социальной деятельности человека природой, а природных законов – нашими концепциями социальной деятельности человека. Человеческое общество природно, а природные сообщества любопытным образом человечны. Адам Смит дает социальную версию Гоббса; Чарльз Дарвин – натурализованную версию Адама Смита и т. д.

С XVII века, похоже, мы попали в этот заколдованный круг, поочередно прилагая модель капиталистического общества к животному миру, а затем используя образ этого “буржуазного” животного мира для объяснения человеческого общества… Похоже, что мы не можем вырваться из этого вечного движения взад-вперед между окультуриванием природы и натурализацией культуры, которое подавляет нашу способность понять как общество, так и органический мир… В целом эти колебания отражают, насколько современная наука, культура и жизнь в целом пронизаны господствующей идеологией собственнического индивидуализма» [31, c. 123, 132].

Политэкономия Маркса – суперсистема, ее нельзя пощипывать, чтобы вставить в совсем другую политэкономию. У нас смысл политэкономии проигнорировали.

Для проблемы действия закона стоимости в советской экономике была снова организована дискуссия в Коммунистической академии в 1926 г. С докладом выступил Е. Преображенский. Он представил систему хозяйства так. В системе «действуют одновременно два закона с диаметрально противоположными тенденциями»: первый закон – выражение тенденции будущей экономики, а все то прошлое – стремится повернуть назад колесо истории. И оба закона – регуляторы советской экономики, один – в социалистическом секторе, другой – в частном хозяйстве [217, с. 45].

Ну как эти тенденции можно назвать объективными законами? Что значит закон? Как он «стремится повернуть колесо»? Вл. Соловьев писал: «Никаких самостоятельных экономических законов, никакой экономической необходимости нет и быть не может, потому что явления хозяйственного порядка мыслимы только как деятельность человека – существа нравственного и способного подчинять все свои действия мотивам чистого добра…

Так как не только нет экономического закона, которым бы определялась степень корыстолюбия и сластолюбия для всех людей, но нет и такого закона, в силу которого эти страсти были бы вообще неизбежно присущи человеку, как роковые мотивы его поступков, то, значит, поскольку экономические отношения определяются этими душевными расположениями, они имеют свое основание не в экономической области и никаким “экономическим законам” не подчиняются с необходимостью» [219].

Но «проблемы экономических законов» долго мучили теоретиков. Валовой писал: «К середине 30-х годов