Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Но эти формулы – самые общие законы политэкономии социализма, настолько, что это даже не конкретные законы, а цели или векторы развития. Однако главное, что Сталин принял и подтвердил представление Маркса об экономических законах как объективных и даже как законах естествознания. Это представление было догмой, хотя эта догма стала устаревшей уже в начале XX в. Выше мы уже мы уже слышали рассуждения об этой проблеме у А. Грамши и у Кейнса. Известно, что основатели и последователи исторического материализма заявляли, что «законы политической экономии отражают закономерности процессов, совершающихся независимо от воли людей». Это – постулат детерминизма, ключевой элемент линейной парадигмы и картины мироздания Ньютона, которые уже стали лишь частью научной картины мира. Советские теоретики-экономисты в этом аспекте отстали.

Руководителем авторского коллектива первого учебника политэкономии социализма был академик К.В. Островитянов. Он пишет и в своих работах, и в учебнике: «Экономические законы выражают сущность экономических процессов, их внутреннюю причинную связь, существующую в системе производственных отношений независимо от воли людей. Они так же, как и законы естествознания, носят объективный характер» (см. [224]).

В марте 1953 г. Сталин умер, а в 1954 г. был, наконец, издан учебник «Политическая экономия» [224], который называли «сталинская политэкономия». Хозяйство СССР стало постепенно трактоваться в категориях марксизма (точнее, категориях капитализма), теория все больше расходилась с практикой, и для идеократического государства СССР это было началом тяжелой болезни.

Недавно было издан этот учебник «сталинской политэкономии» в Индии, и в предисловии (21 декабря 2015 г.) было сказано, что и в Китае, и в Индии внимательно следили за дискуссией в СССР о политэкономии социализма.

Вот фрагмент из этого предисловия (перевод с английского): «Хотя в Советском Союзе существовала огромная марксистская экономическая литература о политической экономии социализма, в которую также входили дискуссии и споры по различным вопросам в этой области, практически ничего из этого не было доступно на других языках, кроме русского. В доступных в Индии учебниках политической экономии Островитянова и Лапидуса, которые читали националисты в индийских тюрьмах, или в книге Л.А. Леонтьева сороковых годов, были только очень небольшие главы о политической экономии социализма. Эти книги были важны тем, что разъясняли политическую экономию капитализма, но они не говорили об экономическом базисе социализма…

Два издания учебника политической экономии, опубликованные в 1958 и 1959 гг. (известные как третье издание), которые также были опубликованы миллионным тиражом, отражали те фундаментальные изменения, которые произошли в советской экономике в период между 1953 и 1959 г. Третье издание 1958 и 1959 гг. было переведено на языки стран народной демократии, но не было переведено на английский язык. На китайское третье издание написал в 1958 г. рецензию сам Мао, хотя он и не подверг критике “рыночно социалистический” компонент этого издания и соответствующее его общее направление.

Отметив, что учебник политической экономии 1955 г. во многом суммировал собственное понимание советскими экономистами советской экономики в период вскоре после смерти Сталина и что более поздние учебники были ориентированы на нормы “рыночного социализма”, полезно рассмотреть некоторые явные отличия, которые заметны между учебником политической экономии сталинского периода и учебниками, опубликованными позднее…

Последующие переработки этого учебника К.В. Островитяновым, патриархом политической экономии при Хрущеве, представляли собой типичное выражение норм того, что можно назвать принципами экономики “рыночного социализма”…Между 1953 и 1955 г. в экономике Советского Союза произошли радикальные изменения в духе неолиберализма… Новая экономическая система нашла свое точное отражение в третьем издании “Учебника политической экономии”, которое вышло в 1958 г. и в котором было сказано, что средства производства обращались в государственном секторе как товары» [225].

В 1980-х годах этот латентный когнитивный конфликт перешел в политическую сферу, и этот нарыв прорвался. Раскол интеллигенции, партии и госаппарата развивался быстро, но разные сообщества уже не могли вести дискуссии, хотя некоторые части обоих сообществ следили за публикациями оппонентов. Но анализ представлений и идеологий разных групп вести трудно, бывшие коллеги не находили общего языка. Хотя есть ученые, которые умеют так представить сложные проблемы, что обе стороны не чувствуют себя обиженными.

В МГУ в 2003 г. вышла книга «Феномен Сталин» – к 50-летию работы «Экономические проблемы социализма в СССР». Книга удивила тем, что в статьях многих профессоров и доцентов была полная неразбериха по вопросу трудовой теории стоимости. Более того, было написано, что такая неразбериха существовала и в 1920–1953 гг., в течение которых в СССР велась эта дискуссия. И это было «руководство к действию» в экономике!

Один из авторов сделал такое замечание о взглядах Д.И. Розенберга, которому одному было разрешено в 1940 г. выпустить «Комментарии к “Капиталу” Маркса». Вот что он сказал: «Эта [Розенберга] позиция уязвима, поскольку страдает метафизикой, однако последующие экономические дискуссии выявили тот факт, что большинство советских экономистов ее разделяет (на наш взгляд, “перестройка” была бы невозможна, если бы это было не так)» [226].

А в 2006 г. С.Г. Кирдина опубликовала интересную и очень полезную статью с названием «“Блеск и нищета” политической экономии социализма». В частности, она писала: «На наш взгляд, причина того, что политэкономия социализма оказалась неэффективной, заключается во внутренних ограничениях самой науки, в неадекватности некоторых ее исходных методологических предпосылок и построенной на этой основе концептуальной модели социума. Как минимум, следующие исходные постулаты политической экономии социализма и вытекающие из них следствия оказались слабыми и нелогичными, что и подтвердилось в конечном счете исторической практикой» [347].

Также она указывала на «путаницу и произвол в соотношении надстройки и базиса, политики и экономики»: «На наш взгляд, здесь явно видно, как неопределенны эти категории, как трудно наполнить их четким однозначно понимаемым содержанием. Соответственно, анализ, выполняемый на основе таких “методологически мутных” категорий, не отличается ясностью и четкостью. Поскольку категориальный аппарат обществоведа подобен, на наш взгляд, микроскопу в руках естественника: четко настроенный и хорошо сфокусированный, он позволяет выявить то, что не видно “теоретически невооруженным глазом”. Ненастроенный, он видит лишь мистические фигуры и химеры, поддающиеся лишь произвольному толкованию» [347].

И все-таки эта критика – не главное. Бывают «мутные» категории и нелогичные постулаты, но на практике они верны. Быстрые изменения и турбулентные ситуации часто анализируют на основе неявного знания (или интуиции).

Разрыв «реальной» политэкономии Октябрьской революции с политэкономией социализма, созданной экономистами-теоретиками, был кардинальным. Эти политэкономии создавались в разных парадигмах: парадигма политэкономии капитализма Маркса действовала в рамках наукибытия, а парадигма политэкономии Ленина – в состоянии наукистановления. Последняя парадигма, хотя и называла себя марксистской, выросла не из учения Маркса, а из реальности России и мирового капитализма. А теоретики-экономисты пытались следовать канону,