Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

особенно ярко проявлялась в том, как в «Популярном очерке» представлялись воззрения прошлого. Он пишет: «Оценивать все философское прошлое как бред и помешательство значит не только впадать в ошибку антиисторицизма, поскольку исходит из анахроничной претензии на то, чтобы и в прошлом обязаны были думать так же, как сегодня, – это есть и самый настоящий пережиток метафизики, поскольку предполагает существование догматического сознания, годного для всех времен и народов, с позиций которого и выносится суд над прошлым. Методический антиисторицизм есть не что иное, как метафизика… В “Популярном очерке” прошлое квалифицируется как “иррациональное” и “чудовищное”, и история философии превращается в исторический трактат по тератологии [т. е. науке об уродствах], поскольку исходит из метафизического воззрения»[69].

Далее Грамши показывает, что очернение прошлого вовсе не просвещает трудящихся и не играет никакой мобилизующей роли. Совсем наоборот – оно разоружает их, создавая иллюзию, что они что-то знают только потому, что принадлежат к «настоящему». Развивая представление об идеологии, Грамши особое место уделил доказательству того, что никакая идеология не может быть универсальной.

В ряде мест Грамши объясняет причины, по которым истмат так легко сочетается с обыденным сознанием и получает столь широкое распространение. Особо неблагоприятным был его прогноз в связи с изучением труда Бухарина: «Исторический материализм имеет тенденцию превратиться в идеологию в худшем смысле слова, иными словами, в абсолютную и вечную истину. В особенности это происходит тогда, когда он смешивается с вульгарным материализмом, как это имеет место в “Популярном очерке” [учебнике Бухарина]».

Эта проблема в советском (да и в постсоветском) образовании оставила дефекты в некоторых навыках рационального мышления. Такие противоречия особенно дорого стоили советскому народу, когда в 1960-1970-х годах произошли смены поколений и наше население уже не знало ни голода, ни революции, ни войны.

Вернемся к работе по созданию политэкономии социализма в 1930-х годах. В 1938 г. был разработан макет учебника «Политическая экономия». Как сказал Валовой, «именно с этого макета берет начало отрицание товарного производства и закона стоимости при социализме». В 1939 г. был составлен иной макет, а в 1940 г. были подготовлены два других макета.

Чувствуя, что вопрос сложен и готового ответа в марксизме и в советском обществоведении нет, Сталин, сколько мог, оттягивал издание учебника по политэкономии социализма. Макет учебника обсуждался на больших совещаниях с участием Сталина в 1941 и 1951 гг. Сам он работал над этим макетом несколько лет. Главный смысл его поправок заключался в том, чтобы вывести советское хозяйство из-под диктата «закона стоимости».

В 1941 г. Сталин прочитал макет учебника политэкономии, и у него была беседа с группой экономистов. Он, как и Ленин, не был экономистом, он разрабатывал общий образ жизни и развития страны – для него политэкономия означала интегральный синтез. Он порекомендовал: «Если на все вопросы будете искать ответы у Маркса, то пропадете. Надо самим работать головой, а не заниматься нанизыванием цитат. Маркс не мог предвидеть социализм во всей его конкретности, ныне же существует лаборатория, именуемая СССР. Поэтому мы должны учесть весь наш богатый опыт и теоретически его осмыслить» (см. [217, с. 47]).

Это – второй сигнал о необходимости исходить в исследованиях из реальности системы в конкретный момент. Маркс с его политэкономией не мог быть источником структуры и смыслов политэкономии советского жизнеустройства в 1940-х годах. А первым сигналом было выше от Ленина: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное…»

Эти сигналы, как оказалось, не были поняты. И Ленин, и Сталин, и масса практиков – в производстве и в распределении, в армии и в науке – реально создавали политэкономию СССР. Они создавали ее на основе здравого смысла, опыта и неявного знания, и важно, что они следовали совершенно новой парадигме, которая формировалась как сеть инноваций (и, что мы не заметили, с элементом харизмы)[70]. Но эти инновации в состоянии возникновения не были оформлены ни новыми терминами, ни теорией и математическими доказательствами и тем более отшлифованными публикациями. Для такой обработки советского (и большой части досоветского) массива нового знания и идей не было ни образованных кадров, ни времени. Они работали в совсем других условиях, чем описанные у Маркса, – они должны были решать проблему и идти дальше[71].

Соединением всех элементов советской политэкономии занимались структуры разного типа. В основном эта функция ложилась на ЦК партии, правительство, Госплан и другие государственные советы, НКВД (КГБ) и Академию наук. Так это люди представляли в обыденном сознании. Но интегральная система политэкономиив период 1920-1950-х гг. была в состоянии возникновения и в состоянии быстрых изменений. Можно сказать, что советская политэкономия была латентной, как неявное знание, – в отличие от политэкономии Маркса. И фактически «теневая» советская политэкономия действовала под «пленкой» политэкономии социализма, которую разрабатывали на марксистской основе теоретики-экономисты. Такой плюрализм в понятиях и смыслах в 1950-х годах стал все больше разрушительным.

В 1943 г. во всех вузах был введен курс политэкономии, но учебника не было. В редакционной статье говорилось, что преподаватели этого курса не давали «ясного, полного и четкого определения предмета политической экономии». Можно предположить, что преподаватели и не могли (и сейчас не могут) дать «ясного определения политэкономии».

Валовой изучал правки Сталина в макеты 1940 года, а после войны Сталин с 1947 г. продолжил работу с учебником. В ноябре 1951 г. состоялась дискуссия экономистов о макете учебника, материалы были направлены Сталину, а он сделал свои замечания. В феврале 1952 г. он встретился с группой экономистов, а затем опубликовал работу «Экономические проблемы социализма в СССР» [223].

Можно предположить, что почти в течение 30-х лет объясниться Сталину с экономистами не удалось, и их беседа закончилась компромиссом. Сталин не был экономистом, он делал свои замечания из здравого смысла и из представления о капитализме. Основной экономический закон социализма он изложил почти как у Аристотеля: есть хрематистика (хозяйство для наживы), и есть экономия (хозяйство для удовлетворения потребностей – семьи, народа и страны). Закон социализма СССР таков: «Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники» [223, с. 253].

В неявном виде, дав в «Экономических проблемах социализма в СССР» определение Аристотеля, Сталин предупредил о непригодности трудовой теории стоимости для объяснения советского хозяйственного космоса в целом. Он осторожно, не вступая в полемику с марксизмом, дал понимание советской экономики как нерыночного хозяйства отличной от Запада («капитализма») цивилизации. Так, Сталин сказал несколько туманно, но все же достаточно определенно: «Не может быть сомнения, что при наших нынешних социалистических условиях