Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

совершенно иной тип общества и хозяйства – западный и капиталистический. Это несоответствие западной теории и российской реальности временно маскировалось бедствиями и перегрузками, которые заставляли действовать, просто исходя из здравого смысла в очень узком коридоре возможностей. Но оно сразу выявилось в благополучный период «застоя».

То хозяйство, которое реально создавалось в СССР, было насильно втиснуто в непригодные для него понятийные структуры хрематистики. Была создана химера «политической экономии социализма». Этот процесс был непростым и длительным. В начале пути стали быстро восстанавливаться и традиционные (особенно крестьянский коммунизм), и формироваться новые – советские взгляды на хозяйство и производственные отношения. Но над этими взглядами уже возникала и довлела «пленка» абстракции политэкономии социализма.

Помимо того что ключевым элементом марксистской политэкономии была «экономическая клеточка буржуазного общества», в этом учении кардинально отвергалось крестьянство. Как же можно было взять за основу эту политэкономию в крестьянской России? Ведь коммунисты-экономисты наверняка знали, что в «Манифесте Коммунистической партии» Марксом предлагался такой образ развития социалистической революции: «Буржуазия подчинила деревню господству города. Она… вырвала значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни. Так же как деревню она сделала зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы – от буржуазных народов, Восток – от Запада» [148, с. 428].

Россия для Маркса – Восток. Здесь крестьянство, крестьянские народы и Восток представлены как собирательный образ врага, который должен быть побежден и подчинен буржуазным Западом. Это формула мироустройства – война цивилизаций, оправданная теорией смены общественно-исторических формаций.

Таким образом, после Гражданской войны философы-марксисты и молодые экономисты стали разрабатывать проект создания политэкономии социализма. Разве наши экономисты не знали, что «Капитал» Маркса – огромное учение о западном капитализме XVIII-XIX веков?

После Октябрьской революции будущий лидер компартии Италии А. Грамши в статье под названием «Революция против “Капитала”» написал (5 января 1918 г.): «Это революция против “Капитала” Карла Маркса. “Капитал” Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата. Он неопровержимо доказывал фатальную необходимость формирования в России буржуазии, наступления эры капитализма и утверждения цивилизации западного типа… Но факты пересилили идеологию. Факты вызвали взрыв, который разнес на куски те схемы, согласно которым история России должна была следовать канонам исторического материализма. Большевики отвергли Маркса. Они доказали делом, своими завоеваниями, что каноны исторического материализма не такие железные, как могло казаться и казалось» [216].

Почему молодой итальянец ясно и четко разглядел процессы русской революции, а наши уважаемые ученые-марксисты (как Плеханов) отвергли Октябрьскую революцию и объявили Советам войну? Все это в нашем образовании смягчали, чтобы быстрее закрыть раны той войны. Но это уже история, и надо спокойно разобраться. В кружках и меньшевики, и большевики изучали «Коммунистический Манифест», ждали воплощения лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а лидер меньшевиков (Аксельрод) написал в «Политическом завещании»: «Большевизм зачат в преступлении, и весь его рост отмечен преступлениями против социал-демократии…Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции».

Труд создания политэкономии социализма произвел огромное воздействие на картину мира советских людей и продолжает влиять на массовое сознание постсоветского общества. Чтобы разобраться с этими проблемами, необходимо теперь представить основу этого проекта советских философов и экономистов – политэкономию Маркса.

Простые выводы об этом процессе такие.

На начальном этапе становления советской экономической системы среди экономистов возникла дискуссия о типе этой системы. Основные споры шли именно по вопросу о применимости к ней теории трудовой стоимости. История данной дискуссии подробно изложена в книге Д.В. Валового «Экономика: взгляды разных лет» (1989). Эта книга стала важным источником для данного материала. Это необычная книга – автор не критикует и не доказывает свое мнение, он создал ценную летопись о споре марксистов-экономистов, которые разрабатывали конкретные решения по планированию и прогнозам развития советской экономики, и в то же время они взяли на себя труд представить теоретическую конструкцию политэкономии социализма. С самого начала они поставили перед собой вопрос: возможно ли создать такую политэкономию на основе учения Маркса?

Споры в этой дискуссии шли почти сорок лет и продолжаются сейчас в старшем поколении экономистов. По этой дискуссии читатели не могут определить, кто ошибается и кто прав, – даже в сообществе видных экономистов не было определенности. Для нас главное то, что эти видные экономисты не смогли договориться, – они пытались придать понятиям политэкономии капитализма смыслы реальности советского хозяйства. Можно даже предположить, что все участники полувековой дискуссии ни к чему не пришли. Но сейчас нам очень полезно представить эти споры. Книга Валового содержит много информации, но даже часть ее много даст читателям. Таким образом, мы используем суждения из этой книги (см. [217]).

Проблема политэкономии социализма коснулась Ленина в 1920 г., когда вышла книга Бухарина «Экономика переходного периода», где был сделан вывод: «Итак, политическая экономия изучает товарное хозяйство». Ленин сделал замечание: «Не только!» Валовой пишет: «Все это породило немало дискуссий и путаницы вокруг экономических законов и законов товарного производства в особенности». Бухарин утверждал, что конец капиталистическо-товарного общества будет концом и политической экономии, а существование политической экономии социализма он активно отвергал. Он писал в «Экономике переходного периода» (1920): «Ценность как категория товарно-капиталистической системы в ее равновесии менее всего пригодна в переходный период, где в значительной степени исчезает товарное производство и где нет равновесия». Но ведь переходный период в 1920 г. – состояние чрезвычайное, динамичное и почти неизвестное в хаосе Гражданской войны. Как можно было опираться на труды Маркса середины XIX века?!

Можно сказать, что в то время многие считали политэкономию уникальным интегральным образом жизнеустройства англо-саксонского капитализма: исчезнет капитализм – исчезнет и политэкономия. Но это уже были слишком прямолинейного смысла понятия. И Бухарин, и его сторонники были ограничены авторитетом Маркса. Такие системы были в Китае и Японии, Индии и в цивилизациях инков и ацтеков. А то, что Маркс назвал альтернативные политэкономии в других странах Европы вульгарными, так это, скорее, ревность автора огромной инновации. Уже перед Первой мировой войной были видны мощные политэкономии Германии – и прусский социализм, позже национал-социализм, потом ордолиберализм.

Вот пример конфликта политэкономий Англии и Германии, как их представил Шпенглер: «Английская хозяйственная жизнь фактически тождественна с торговлей, с торговлей постольку, поскольку она представляет культивированную форму разбоя. Согласно этому инстинкту, все превращается в добычу, в товар, на котором богатеют. Вся английская машинная промышленность была создана в интересах торговли. Она явилась средством поставлять дешевый товар. Когда английское сельское хозяйство своими ценами положило