Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

предел понижению заработной платы, оно было принесено в жертву торговле. Вся борьба в английской промышленности между предпринимателями и рабочими в 1850 году происходила из-за товара, называемого трудом, который одни хотели дешево приобрести, а другие дорого продать. Все то, о чем с гневным изумлением говорит как о продуктах “капиталистического общества” Маркс, на деле относится лишь к английскому, а не к общечеловеческому хозяйственному инстинкту.

Властное слово “свободная торговля” относится к хозяйственной системе викингов. Прусским и, следовательно, социалистическим лозунгом могло бы быть государственное регулирование товарообмена. Этим торговля во всем народном хозяйстве получает служебную роль вместо господствующей. Становится понятен Адам Смит с его ненавистью к государству и к “коварным животным, которые именуются государственными людьми”. В самом деле на истинного торговца они действуют, как полицейский на взломщика или военное судно на корабль корсаров…

Англичане никогда не были психологами. То, что думали они сами, они считали логически обязательным для всего человечества. Вся современная политическая экономия зиждется на основной ошибке отождествления смысла хозяйственной деятельности всех стран, следуя английскому пониманию, с интересами торговцев; марксизм, как чистое отрицание этого учения, усвоил себе его схему. Этим объясняется полное фиаско всех предсказаний в начале разразившейся мировой войны, когда единогласно предрекалось крушение мирового хозяйства в течение нескольких месяцев» [23, с. 78–80].

Но и в России говорили, что философия хозяйства и политэкономии формируются в национальных культурах. С.Н. Булгаков писал в 1910 г.: «В высшей степени знаменателен тот факт, что государства создаются не договором космополитических общечеловеков и не классовыми или групповыми интересами, но самоутверждающимися национальностями, ищущими самостоятельного исторического бытия. Государства национальны в своем происхождении и в своем ядре – вот факт, на котором неизбежно останавливается мысль… Нельзя уменьшать силы классовой солидарности и объединяющего действия общих экономических интересов и борьбы на этой почве… Не говоря уже о том, что и экономическая жизнь протекает в рамках национального государства, но и самые классы существуют внутри нации, не рассекая ее на части. Последнее если и возможно, то лишь как случай патологический» [218].

К сожалению, серьезно на Западе начали изучать советскую хозяйственную систему не сразу. Американский антрополог Дж. Дальтон пишет, что до 1930-х гг. в США изучали экономику русских лишь с целью обосновать тезис о том, что замена рыночной системы на плановую неминуемо приведет к катастрофе. Но затем, по словам Дальтона, ее стали изучать всерьез, обучаясь методам государственного регулирования (см. [17]).

В 1920-х гг. большая часть советских экономистов склонялась тогда к тому, что «ни ценность, ни стоимость в социалистическом обществе существовать не могут и не будут» (В. Осинский, 1925). О непригодности категорий политэкономии капитализма для описания советского, явно не капиталистического, хозяйства предупреждал А.В. Чаянов (см. главу 11). Достаточно сказать, что фундаментальным фактором рыночной экономики, даже при монополистическом капитализме, является конкуренция. Напротив, в советском хозяйстве плановая деятельность была направлена на «отключение» конкуренции для обеспечения концентрации ресурсов на главных участках хозяйственного развития. Чаянов считал, что следует разрабатывать частную, особую политэкономию для каждой страны. Но при этом явно терялся сам смысл политэкономии как общей, абстрактной теории.

В России до 1917 г. и затем, после хаоса революции, в период сталинизма и вплоть до перестройки Горбачева, индустриализация осуществлялась в рамках традиционного общества и свойственного такому обществу нерыночного, «натурального» хозяйства. На опыте практики считали, что нерыночное хозяйство не может быть описано в понятиях рынка и что к нему неприменима рыночная категория «эффективности». Об этом говорил уже Аристотель, это подразумевал Адам Смит и специально оговаривали Маркс и Вебер. Утрируя, можно сказать, что советская экономика выросла из экономики крестьянского двора, и ее главным теоретиком был Чаянов.

Поразительно, что никто из теоретизирующих экономистов не пытался возразить против этой мысли Чаянова по существу, но и в расчет ее не принимал. А ведь в ней вопрос поставлен очень жестко – категории рыночного хозяйства в приложении к советскому не просто теряют смысл, но даже и не поддаются количественному определению!

Неприемлемо было и сравнение уровня потребления в 1920-х гг. в СССР и на Западе. Ни в плане природных, ни в плане исторических и культурных условий не выполняются минимальные критерии подобия этих двух систем. Имеется большой и прозрачный эмпирический опыт, говорящий о том, что нерыночное хозяйство с прямыми связями при отсутствии большого резерва ресурсов извне гораздо эффективнее рыночного. Речь идет прежде всего о семейном хозяйстве. Политэкономия капитализма не занималась хозяйством ячейки общества – семьи, а ее хозяйство устроено не на купле-продаже или прямом обмене, а на кооперации и взаимопомощи. Это типично плановое хозяйство – с бюджетом, безналичным расчетом и условными ценами.

Были попытки связать экономическую теорию с энергетическими представлениями. В 1920–1921 гг. среди советских экономистов велись дискуссии о введении неденежной меры трудовых затрат. Предлагалось (С. Струмилиным) ввести условную единицу «тред» (трудовая единица). В противовес этому развивалась идея использования как меры стоимости энергетических затрат в калориях или в условных энергетических единицах «энедах». Этот подход был навеян работами «экологического утописта» Отто Нойрата, вышедшими в 1919 и 1920 гг. Оценивая ту дискуссию, Валовой справедливо считает, что предложение меры энергетических затрат было противопоставлением «марксовой трудовой стоимости».

Забегая вперед, скажем, насколько непросто было заставить мыслить советское хозяйство в понятиях трудовой теории стоимости. Об этом говорит тот факт, что первый учебник политэкономии социализма удалось подготовить, после двадцати лет дискуссий, лишь в 1954 году! Академик К. Островитянов писал в 1958 г.: «Трудно назвать другую экономическую проблему, которая вызывала бы столько разногласий и различных точек зрения, как проблема товарного производства и действия закона стоимости при социализме». Это – важное явление! Ведь сообщество теоретиков-экономистов более тридцати лет спорило о «разногласиях и различии точек зрения» о чужих абстракциях – и на чужом языке, которого сообщество не понимало. И сам академик К. Островитянов этого не видел! И до сих пор российские студенты изучают политэкономию капитализма и социализма. Реальность в одной картине мира, а абстракции – в другой картине.

В январе 1925 г. в Коммунистической академии началась дискуссия с докладом «что такое политическая экономия». Докладчиком был И. Скворцов-Степанов, который утверждал, что политэкономия изучает любой вид хозяйственной деятельности и что необходимо разрабатывать «политэкономию социализма». Основными оппонентами признания необходимости создавать политэкономии социализма были Н. Бухарин и Е. Преображенский (последний сказал, что у нас будет социалистическое общество, и тогда не нужна никакая политэкономия). Поддержку докладчику дали только два оратора – историк М. Покровский и А. Богданов, остальные 12 выступавших решительно возражали, утверждая, что политэкономия – наука, изучающая товарное производство и меновые отношения.

В отчете о конференции Скворцов-Степанов выговорил оппонентам строго: