Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

1911 г. в городе было 35,1 смертного случая в расчете на 100 тыс. жителей на почве алкогольного отравления (в 1923 г. таких случаев было только 1,7) [214]. Программа преодоления алкоголизма была одной из фундаментальных социальных программ советского проекта.

Для осуществления НЭПа требовались: обобщение научных концепций модернизации, большие медицинские профилактические программы на обширных территориях, глубокие изменения в системе права и кодификация большого числа законов, создание совершенно новой пенитенциарной системы, «конструирование» комсомола как необычной политической организации «для крестьян», большая философская дискуссия в сфере культуры (преодоление «пролеткульта»). Каждая из этих программ означала проектирование совершенно новых структур и была крупной социально-инженерной разработкой, к которой привлекались все готовые к сотрудничеству научные силы страны. Объем работы, который выполняли тогда российские ученые, по нынешним меркам кажется совершенно невероятным.

Критическим условием для этого была срочная программа ликвидации безграмотности. Она была организована в обществе в состоянии голода и холода, разрухи и гражданской войны. Ко времени II Всероссийского съезда политпросветов (октябрь 1921) было обучено грамоте 4,8 млн человек. В Красной армии число безграмотных было понижено до 5 % (в царской армии процент неграмотности доходил до 65), а во флоте безграмотность была полностью ликвидирована. В стране было 88 534 пункта по ликвидации безграмотности, 427 различных губернских и 21 370 уездных курсов. Сама эта работа скрепляла общество на основе советской политэкономии.

Программа преодоления бедности и присущих ей социальных болезней в 20-е годы привела к возникновению того антропологического оптимизма, который предопределил и успехи индустриализации, и массовую тягу к знаниям, и победу в Великой Отечественной войне, и быстрое восстановление после войны. Успех был достигнут благодаря всеобщему «молекулярному» участию населения в этой программе, ясности и фундаментальности поставленных целей и критериев, способу организации действий, созвучному культурным традициям народа.

К концу 1920-х гг. было известно, что противоречия в странах Запада сдвигаются к новой мировой войне. Для СССР это был сигнал форсировать индустриализацию и особенно развитие машиностроения. В 1928 г. в Красной армии было 92 танка и 300 тракторов-тягачей; боевых самолетов почти не было. Для сравнения: ВВС Франции имели 6 тыс. самолетов. И это отставание удалось преодолеть благодаря тому, что в структуре политэкономии СССР была разработана важная и инновационная доктрина. Ее надо обязательно знать, она до сих пор работает.

Но с середины 1920-х годов вместе со становлением советской политэкономии, которое опиралось на здравый смысл, практический опыт и основные ценности, развивалась большая теоретическая дискуссия о доктрине советского хозяйства – в лоне общественной науки и экономики. В конце 20-х годов НЭП стал сворачиваться – хозяйство встало на путь форсированной индустриализации. Усилились административные методы руководства экономикой, действие рыночных механизмов ограничивалось планом. Требовались новые доктрины.

Рассмотрим проблемы этой дискуссии.

Гл. 13. Долгий спор о политэкономии

В 20-30-е годы в СССР стал складываться особый тип хозяйства и жизни людей. Это была разновидность хозяйства, присущего традиционным обществам. Экономическая теория (политэкономия капитализма) принципиально не изучала хозяйства такого типа.

В этот период закладывались главные трудности в саму стратегию органов государства, определяющих социальный и экономический строй, а значит, во многом и политику, – Совмин, Госплан и Госбанк. Была неясной политэкономическая основа их деятельности. Впервые после 1921 г. вновь встал вопрос: что такое советская система хозяйства (она называлась социализмом, но это чисто условное понятие, не отвечающее на вопрос). До окончания Гражданской войны жизнь ставила столь четкие и срочные задачи, что большой потребности в теории не было. Теперь надо было понять смысл плана, товара, денег и рынка в экономике СССР. Но своей теории, доктрины нового народного хозяйства не было, приходилось изучать практику и противоречия, а разрабатывать решения методом проб и ошибок.

В предисловии к «Капиталу» Маркс подчеркнул: «При анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции. Но товарная форма продукта труда, или форма стоимости товара, есть форма экономической клеточки буржуазного общества. Для непосвященного анализ ее покажется просто мудрствованием вокруг мелочей» [24, с. 6].

«Сила абстракции» в реальном времени мало помогает – каждая ситуация требовала быстрого разрешения противоречий и конфликтов. Прототипом образа процесса не могла помочь и «форма экономической клеточки буржуазного общества». Более того, даже и образ прежней структуры, от которой надо было начать движение, не указывал путь – абстракции как капитализма, так и социализма не соответствовали конкретной реальности СоветскойРоссии.

С 1918 до 1921 г. советская власть опиралась на кадры «кризисных руководителей», включая Ленина, и только затем среди экономистов началась дискуссия о политэкономии. Ленин уже заканчивал свои труды, в основном о политике и общей системе. Участвовать в спорах экономистов он не мог, а они, видимо, не знали тексты Ленина, написанные до революций. Экономисты, скорее всего, не знали тексты Ленина, написанные до революций. До экономистов, скорее всего, не дошел важный концептуальный вывод Ленина о необходимости разработки своей доктрины политэкономии.

В 1899 г. он написал: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное; мы убеждены, напротив, что она положила только краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни. Мы думаем, что для русских социалистов особенно необходима самостоятельная разработка теории Маркса, ибо эта теория дает лишь общие руководящие положения, которые применяются, в частности, к Англии иначе, чем к Франции, к Франции иначе, чем к Германии, к Германии иначе, чем к России» [215].

Это утверждение было фундаментальным для Ленина, хотя он считал себя марксистом. Главное – для русских социалистов особенно необходима самостоятельная разработка. В этом было начало раскола российских марксистов – вплоть до Гражданской войны.

Более того: даже в примечаниях в «Капитале», составлявших примерно половину текста, Маркс говорил о своеобразии национальных хозяйственных систем. При этом у него был четко очерченный объект исследования – клеточка современного западного капитализма, и у него не было задачи и времени отвлекаться на подробное описание «азиатского способа производства», русского общинного земледелия или, по его собственному выражению, «образцового сельского хозяйства Японии». Эти проблемы были особым срезом труда Маркса, а для нас – важным фактором развития и даже судьбы. Надо сказать, что эта связка была и у самого Маркса ключевой в его практике: основы и развития капитализма – основы и процесс мировой пролетарской революции.

Поскольку политэкономия марксизма не претендовала на знание экономии того типа, который существовал в СССР, термин «марксистская политэкономия социализма», строго говоря, смысла не имел. Однако, придя в России к власти и начав советский проект, интеллигенты-коммунисты приняли в качестве официальной идеологии учение, объясняющее