Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

то, что есть, независимо от того, как должно быть. Он пишет: «Следует еще напомнить, что рабовладение (или в более общем определении – подневольность человека в ее экономическом выражении) существует в целом ряде весьма отличных друг от друга вариантов.

Так, например, русское крепостное право в форме оброка является полной противоположностью (выделено С. К-М) описанной выше системе рабовладения. Эта форма есть совершенно особое сочетание семейного трудового хозяйства с рабовладельческим и представляет чрезвычайный теоретический интерес.

Сельскохозяйственное предприятие оброчного крестьянина было организовано в обычной для семейного трудового хозяйства форме. Трудящаяся семья всю свою рабочую силу использовала только в собственном сельскохозяйственном или каком-либо другом промысле. Однако в силу внеэкономического давления такое предприятие было вынуждено отдавать владельцу крепостной семьи определенную сумму произведенной стоимости, которая называлась «оброк» и представляла собой крепостную ренту…

Хозяйство крепостного оброчного крестьянина ни в чем не отличается по своей внутренней частнохозяйственной структуре, как это уже подчеркивалось, от обычной и уже известной формы семейного трудового хозяйства… Сказанного достаточно для морфологической характеристики оброчного крестьянского хозяйства. Противопоставляя эту систему экономическому типу рабовладельческого хозяйства, наглядно убеждаешься в том, что, несмотря на некоторое внешнее сходство правового положения, эти системы принципиально различны и определяются совершенно различными экономическими зависимостями…

В своем понимании рентабельности владелец рабовладельческого хозяйства приближается к несколько видоизмененной формуле капиталистического расчета этого показателя» [203, с. 131, 133, 134].

В результате сравнения структур разных хозяйственных систем Чаянов пришел к категорическому выводу: «Эти явления зачастую игнорируются экономистами-теоретиками и считаются интересными только с точки зрения производственной техники, а ведь они чрезвычайно важны. Среди хаоса послевоенных событий их значение представляется нам особенно четко после того, как сложная конструкция народно-хозяйственного аппарата капиталистического общества надломилась и деньги утратили присущее им свойство быть абстрактным выражением стоимости…

“Стоимостная” система охватывает своими категориями первоначально натуральные производственные процессы и подчиняет все специфическому для себя экономическому стоимостному учету…

Поэтому в теоретической экономике представляется более рациональным для каждого народно-хозяйственного режима разрабатывать частную политическую экономию» [203, с. 142].

В XX веке, особенно после волны революций в незападных странах и ликвидации колониальной системы, разнообразие форм капитализма и социализма расширилось, а проблематика дискуссии о политэкономии в 1920-х гг. в СССР стала еще более сложной. Представления Чаянова на эти темы советские экономисты, к сожалению, не учли. Их дискуссия основывалась на политэкономии Маркса, хотя он предупредил, что разрабатывал свою доктрину для западного капитализма, точнее, конкретно для капитализма Англии.

Гл. 12. Дискуссия о политэкономии социализма среди советских марксистов

Революция в России была отрицанием капитализма в совершенно конкретных исторических условиях, соответственно, и отрицанием политэкономии капитализма. Когда читаешь документы тех лет, странно видеть, что с особой страстью отвергли Октябрьскую революцию именно левые, марксистские партии (меньшевики и Бунд). Дело в том, что это для них была не социальная угроза, а ересь, нарушение их религиозных догм.

В этом конфликте слились воедино деятели различных партий и движений, выступавших разрозненно. Понятно, что такой конъюнктурный политический союз партий с разными целями и векторами движения не мог иметь единого стратегического проекта, в том числе политэкономии. Из отдельных частей политэкономии Маркса смутно можно было предположить, какие приоритеты считали главными в партиях коалиции Временного правительства. Таким образом, совещания советских экономистов, которые готовились к разработке политэкономии социализма, не опирались на экономические концепции Временного правительства.

На первом этапе советского строя решения стабилизации хозяйства опирались на опыт и здравый смысл, а также на описания подобных кризисов у Маркса. Разработка и объяснение этих решений легли на Ленина. Тогда, обобществив средства производства, Советская Россия смогла ввести «бесплатные» деньги, ликвидировать ссудный процент, укротить монетаризм, одновременно оживив производство и торговлю (НЭП). Тогда еще не было времени для теоретических дискуссий.

В начале пути догмы политэкономии и реальное хозяйство не пересекались. Хотя в качестве идеологии большевики приняли марксизм, на начальном этапе становления советской экономики решения были понятны, а взгляды на хозяйство и производственные отношения опирались на очевидные требования. Главными укладами становились трудовая крестьянская семья и вертикальная кооперация на селе (изученные А.В. Чаяновым), малые предприятия традиционного капитализма (НЭП в городе), первые крупные предприятия социалистического типа в промышленности.

Из истории и опыта было известно, что совместная хозяйственная деятельность людей может быть организована без купли-продажи товаров и обмена стоимостями – эти институты в форме рыночной экономики вообще возникли очень недавно. Как возникло само понятие рыночная экономика? Ведь рынок продуктов возник вместе с первым разделением труда и существует сегодня в некапиталистических и даже примитивных обществах. Рыночная экономика возникла, когда в товар превратились вещи, которые для традиционного мышления никак не могли быть товаром: деньги, земля и человек (рабочая сила). Это – глубокий переворот в типе рациональности, в метафизике и даже религии, а отнюдь не только экономике.

В наше время термин «рыночная экономика» стал ширмой, за которой скрывается одиозное название западный капитализм. Но после Гражданской войны маски капитализма упали, и большинство населения СССР на целый период сохранило негативное представление о жизнеустройстве капитализма – несмотря на уважение ко многим качествам культуры народов стран Запада. Историк (эмигрант из СССР) М. Агурский пишет, как воспринимались антибуржуазные представления в самой России: «По существу, капитализм оказывался аутентичным выражением именно западной цивилизации, а борьба с капитализмом стала отрицанием самого Запада. Еще больше эта потенция увеличилась в ленинизме с его учением об империализме. Борьба против агрессивного капитализма, желающего подчинить себе другие страны, превращалась невольно в национальную борьбу. Как только Россия осталась в результате революции одна наедине с враждебным капиталистическим миром, социальная борьба не могла не вырасти в борьбу национальную, ибо социальный конфликт был немедленно локализирован. Россия противостояла западной цивилизации»[210].

Надо отметить, что и в Российской империи, и в СССР была развитая рыночная сфера экономики, и в то время никто не считал, что рынок – изобретение капитализма. Но есть много слов-масок, в которых их реальный смысл скрывается. Так, в начале реформ 1990-х годов политики говорили о «рыночной экономике» и никогда не говорили, что они строили капитализм. В таком случае утверждать, что рыночная экономика и есть капитализм, – это манипуляция понятиями, об этом предупреждали и западные ученые. Американский экономист Р.Л. Хайлбронер писал: «Несомненная важность рыночного механизма заслоняет собой тот факт, что социальным укладом является именно капитализм, а не сам по себе рыночный механизм» (см. [19, с. 310]).

Деформация рыночного механизма в условиях капитализма была и есть проблема культуры Запада. Американский философ К. Лэш пишет: «[Рынок] оказывает почти непреодолимое давление на любую деятельность, с тем чтобы она оправдывала себя