Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

В.П. Милютин (в 1918–1921 гг. – зам. председатель ВСХН, впоследствии – управляющий ЦСУ, зам. председатель Госплана СССР) пишет о состоянии НЭПа к 1925 г.: «В тяжелой индустрии производственная программа выполнена в первое полугодие на 44,6 %, а по отраслям легкой индустрии – в размере 55 % по отношению к годовой программе. Таким образом, в среднем мы получаем 50 % выполнения производственной годовой программы. Выполнение указанной производственной программы, по данным ВСХН, в среднем дает превышение продукции по сравнению с 1924/25 г. на 35–40 %» [201].

В системе права в период НЭПа были начаты поворот от борьбы с классовым врагом и отмена классового подхода. Сложные проблемы создали при строительстве институтов права представления о классах в сословном обществе в переходном состоянии. Важную роль в дискуссиях по юридическим вопросам занимала концепция «революционной законности», возникшая в 1921–1922 гг. Она была идеологической основой для перехода от «революционного правосознания» к нормальной правовой системе со стабильными юридическими гарантиями, без которых был невозможен НЭП.

Мы говорили о чрезвычайных проблемах, связанных с переходом к НЭПу, но важен и весь контекст этой огромной и стратегической программы. Без фона, на котором сложился образ НЭПа, трудно представить эту программу как большую систему.

Для осуществления НЭПа требовались: обобщение научных концепций модернизации, большие медицинские профилактические программы на обширных территориях, глубокие изменения в системе права и кодификация большого числа законов, создание совершенно новой пенитенциарной системы, «конструирование» комсомола как необычной политической организации «для крестьян», большая философская дискуссия в сфере культуры (преодоление «пролеткульта»). Каждая из этих программ означала проектирование совершенно новых структур и была крупной социально-инженерной разработкой, к которой привлекались все готовые к сотрудничеству научные силы страны. Объем работы, который выполняли тогда российские ученые, по нынешним меркам кажется совершенно невероятным.

Критическим условием для этого была срочная программа ликвидации безграмотности. Она была организована в обществе в состоянии голода и холода, разрухи и гражданской войны. Ко времени II Всероссийского съезда политпросветов (октябрь 1921) было обучено грамоте 4,8 млн человек. В Красной армии число безграмотных было понижено до 5 % (в царской армии процент неграмотности доходил до 65), а во флоте безграмотность была полностью ликвидирована. В стране было 88 534 пункта по ликвидации безграмотности, 427 различных губернских и 21 370 уездных курсов. Сама эта работа скрепляла общество.

Надо учесть, что с самого момента Октябрьской революции советская власть, несмотря на угрозы и неопределенность исхода войны и несмотря на множество противоречий, начала большие и чрезвычайные программы, которые были категорически необходимы для развития и даже самого существования государства и нации – независимо от будущей власти. Можно назвать такие программы: школа, наука, здравоохранение и срочное изучение природных ресурсов страны. В эти программы включилось большинство ученых, учителей и врачей – в том числе монархисты, либералы и другие политические диссиденты.

Во многом благодаря рационально разработанной комплексной программе советская власть за время НЭПа буквально изменила тип общества, ликвидировав «синдром бедняка», что привело к резкому увеличению продолжительности жизни, снижению детской смертности, искоренению массовых социальных болезней.

И.А. Гундаров пишет: «Отсутствие объективных оснований для значительного улучшения здоровья в 1921 г. заставляет предположить действие закона “духовно-демографической детерминации”. Действительно, уровень преступности, подскочивший в 1914–1918 гг. в два раза, затем в начале 20-х годов снизился от этой величины в четыре раза. В последующие годы продолжалось поразительное улучшение духовного состояния общества. Если в 1922 г. коэффициент судимости по РСФСР составлял 2508 на 100 000 жителей, то в 1927 г. он упал до 1080. Уменьшилось число психических заболеваний, что подтверждается сокращением в психиатрических больницах коечного фонда на 31 % по сравнению с 1913 г. Годы НЭПа представляют собой удивительную картину резкого улучшения системы медико-оздоровительной помощи и здоровья населения» [202].

Тот социализм, что строили большевики и весь народ, был эффективен как проект людей, испытавших беду. Это могла быть беда обездоленных и оскорбленных социальных слоев, беда нации, ощущающей угрозу колонизации, беда разрушенной войной страны. Мировоззренческой основой советского строя был тогда общинный крестьянский коммунизм. Западные философы иногда добавляли, что он был лишь «прикрыт тонкой пленкой европейских идей».

Но во второй половине XX в. тот советский проект уже не отвечал запросам благополучного общества – уже пережившего и забывшего беду как тип бытия. В 1960-е годы вышло на арену новое поколение интеллигенции из городского «среднего класса». В ходе индустриализации, урбанизации и смены поколений философия крестьянского коммунизма теряла силу и к 1960-м годам исчерпала свой потенциал, хотя важнейшие ее положения сохраняются и поныне в коллективном бессознательном.

В нашей культуре – в нашей общественной науке и в образовании – был пробел. Заделать этот пробел – срочная задача нашего общества.

Гл. 11. А.В. Чаянов и дискуссия о политэкономии

В июне 1920 г. обсуждались варианты доктрин политики советской власти после Гражданской войны и военного коммунизма. Из двух главных докладов о концепции будущего НЭПа был принят доклад А.В. Чаянова. Он был известным экономистом и историком хозяйства – и в России, и в Западной Европе. Его главные труды были посвящены трудовому крестьянству, в основном российскому, но также и других культур. Его называли «неонародником».

Чаянов хорошо знал классическую политэкономию и труды Маркса о докапиталистических хозяйствах, но при этом подчеркивал, что большинство народов мира в то время культивировали некапиталистические хозяйственные системы. Конкретно в России такое хозяйство было главным сектором народного хозяйства. Чаянов отвергал универсализм той политэкономии как теории хозяйства. Реальность крестьянского мира не втискивалась в категории политэкономии – ни в ее либеральной, ни в ее марксовой версии.

Он писал: «Прежде всего примем бесспорное утверждение, что нынешняя капиталистическая форма хозяйства есть лишь частный случай народно-хозяйственной жизни и что значимость и сущность возникшей на ее почве и посвященной ее теоретическому изучению научной дисциплины – политической экономии в ее современном виде – не могут быть распространены на другие организационные формы экономической жизни. Обобщения, которые делают современные авторы современных политэкономических теорий, порождают лишь фикцию и затемняют понимание сущности некапиталистических формирований как прошлой, так и современной экономической жизни» [203, с. 140–141].

Чаянов, занимаясь экономикой сельского хозяйства, не был прямо вовлечен в теоретическую дискуссию, которая состоялась в январе 1925 г. в Коммунистической академии. Главным был вопрос о предмете политэкономии. Давлению сторонников политэкономии социализма помогало понятное желание иметь свою «законную» теорию хозяйственного строительства. Чаянов считал, что следует разрабатывать частную, особую политэкономию для каждой конкретной страны. Но при этом терялся бы сам смысл политэкономии как общей, абстрактной теории – само название «политэкономия» становилось чисто условным[62].

В этой дискуссии Чаянов не участвовал, но в своих работах он изложил свои представления – без