Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова

И не бросаться на колени.

Я сделал это, я – убийца.

Сегодня мной отравлен гений.

Семь нот – любимые игрушки

Звучат, как в траурном узоре,

В его же Реквиеме. Пушкин

Как будто был при приговоре.

О, как безумно сердце бьется,

То страх, то счастье от потери.

И хоть страдаю я, как Моцарт,

Но сочиняю, как Сальери.

Меня, как звери, раздражали

Чужие звуки чудодейства.

Но, Пушкин, вы не только знали,

Что яд у Моцарта в бокале.

Вы всему миру предсказали,

Что рядом с гением – злодейство.

Пусть надо мной судьба смеется

И похихикивают черти.

Я буду рядом с вами, Моцарт,

Мне Пушкин подарил бессмертье.

С. С. И тем не менее Сальери в концертах исполняют гораздо реже, а слушать мы продолжаем Моцарта.

В. Г. С Андрюшей Мироновым я играл графа Альмавива в “Фигаро” под “Маленькую ночную серенаду”. Как хорошо, что такая музыка есть, это с ума можно сойти!

С. С. Валентин Иосифович, а вас учили в детстве играть на музыкальных инструментах?

В. Г. Мама как-то сказала, что купит пианино, и пошла со мной в магазин. После войны трофейными инструментами магазин был просто завален. Знаете, я потом уже, позднее, в океанариуме видел: акула на акуле, акула на акуле – и все агромадные! – и я вспомнил этот магазин, вот так стояли рояль на рояле. Мы долго ходили, я дергал маму: “Купи, купи, купи”. А она говорит: “Нет подсвечников ни на одном, я не буду их покупать”. Вот поэтому я не стал музыкантом. Подсвечников не было, подсвечников.

С. С. А часто ли вы пели в спектаклях?

В. Г. Нет, не часто. Эльдар Александрович Рязанов попросил меня спеть в “Гусаре”. Романс замечательный, и я стал петь. Дурака валял. А еще пел знаете где? Перед тем как уйти от Пети Фоменко из Театра на Малой Бронной, я репетировал Оливера в спектакле по комедии шекспировской “Как вам это понравится”[85]. И я там хотел петь – Юлий Ким написал для спектакля прекрасные песни. А потом как-то была передача по телевизору, мы говорили о Киме. И Петя спросил: “Вот эту песню помнишь, как ты пел?” Я кивнул и спел:

Я ненавижу брата! Я ненавижу его!

И в этом семья виновата:

Зачем не родили когда-то

Меня одного?

А он говорит: “А еще раз?” “Да я хоть двадцать раз перепою”. И опять: “Я ненавижу брата! Я ненавижу его!..” Он: “Слушай, опять не получилось, давай еще перепой”. Так я раз десять пробовал, и все десять раз вклинили в эту передачу. Это была лучшая и самая смешная передача в мире.

С. С. Вы сегодня говорили, что в стихах есть и своя музыка, и свой ритм. Как вы считаете, нужно ли обладать особым музыкальным слухом, чтобы писать стихи?

В. Г. Думаю, что нет. Сначала появляются стихи, а музыка сама возникает. Возникает, как и в любом виде искусства, от одного и того же – от чувства. От того, врете вы или не врете. И если это правда, и это прожито, и это взволновало вас, и вы не можете молчать, в стихах есть уже музыка.

С. С. А когда вы пишете стихи, то слушаете музыку? Если да, то какую?

В. Г. Нет, когда пишешь, слушать ничего нельзя. Потому что музыка отвлекает и выйдет ни то ни сё. Лучше всего в тишине это делать. Ночью, когда все спят. Ты понимаешь, что никто тебя не слышит, и куда-то проваливаешься. Спокойно можешь погулять по тем местам своего воображения, где никого нет. Правда, потом спать хочется.

С. С. И для здоровья очень “полезно” как раз ночью не спать.

В. Г. Для здоровья это очень плохо, но, к сожалению, бывает и так. А чтоб писалось, надо, чтобы застряло в башке. Я чем отличаюсь от настоящего поэта: написанные стихи редко переделываю. А стихотворение нуждается в этом. Написал – отложи, проверь, пусть отлежится. Если чувствуешь, что там недо… – не отпускай его. А я написал и сразу: “А-а-а!” – читаю. Это неправильно.

С. С. Валентин Иосифович, хотела спросить, как появилось стихотворение, посвященное замечательной женщине, красавице, великой певице Елене Васильевне Образцовой?

В. Г. Виктюк Ромочка, работавший с Образцовой, нас познакомил. Великая певица! Уникальный человек, редкий, сохраняющий вот эту самую бодрость, красоту, любовь к жизни, любящий свою профессию, одаренный свыше голосом божественным. У нее был день рождения. Я говорю: “Я стихи напишу”. Рома спрашивает: “Эпиграмму?!” Я отвечаю: “Нет, оду! Я никогда од не писал”. И написал ей оду. От всей души, от всего сердца. Я ее очень люблю.

Когда земля от горя выла,

Что небо отделилось от земли,

Чтоб не прошла любовь, чтоб сердце не остыло,

Тебе от Бога ноты принесли.

И музыка послышалась вдали,

И как дитя на свет родилось слово,

Под куполом божественным Земли

Запела ты, Елена Образцова.

В раю умолкли птицы на ветвях,

В аду, услышав твое пенье,

Волшебный голос стал спасеньем

Для всех, кто мучился впотьмах.

И вновь вскипает кровь, и снова жаждет плоть

Тех самых рук и ног сплетенье,

Весь мир ты привела в волненье!

Да сохранит тебя Господь!

Все, что хранишь в душевных тайниках,

Все, что накоплено в часы любви, разлуки,

Все это слышится в твоем небесном звуке.

И невозможно выразить в стихах.

Но Пушкин, Пастернак, Бодлер

В тебе слились в одно мгновенье,

Ты – гениальности пример!

Ты – образцовое явленье!

С. С. А что вам ближе, Валентин Иосифович: опера, балет, симфония?

В. Г. Балет набрал такую высоту, понимаете.

С. С. Техническую.

В. Г. Именно. Сейчас это очень ценится. Смотрят на танцовщиков, как на акробатов: что и как они делают, какой прыжок, какие мышцы. Но, бывает, выходит на сцену артист, и такой в нем чувствуется внутренний покой! Человек просто стоит и смотрит, а потом куда-то летит, а потом опять возвращается… Это куда