Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова

С. Ф. Ты права, не буду. Я пришел сюда художественным руководителем и до тех пор, пока я тут, им и хочу оставаться. Здесь есть исполнители – и прекрасные! – и они соответствуют репертуару театра. Кстати, я ушел из Большого и оказался здесь именно потому, что понимал: там нет спектаклей, которые могли бы делаться на меня с учетом того, что Сергею Филину уже не двадцать пять лет и не со всем техническим материалом он может справиться. Более того. Уходя, я осознавал, что неправильно держать в своих руках репертуар, который уже могут танцевать молодые и талантливые исполнители, у которых больше сил и больше задора. Пусть у них пока нет опыта, но он придет, когда за плечами окажутся многие и многие работы. То, что мог, я в Большом уже станцевал, и эти роли останутся для меня самыми дорогими, я никогда их не забуду.

С. С. Кроме Большого, есть и другие театры…

С. Ф. Конечно. И возможностей предостаточно. Как ни странно, те хореографы, которые готовы переносить спектакли сюда, в Россию, понимают, что во многих из этих спектаклей могу участвовать именно я, и делают мне такие предложения. Наряду с этим поступают предложения от моих друзей, от моих коллег, которые работают в других театрах по всему миру. И это спектакли, в каких мне нечасто доводилось работать, где драма преобладает над балетом. Где я могу выступить как актер, где я могу играть… Такие, как, скажем, спектакль, который был показан в рамках программы “Короли танца”[88] в Большом театре. Ты знаешь, о чем я говорю.

С. С. Понимаю, да. Учитель в балете Флиндта “Урок” на музыку Жоржа Делерю.

С. Ф. Вот такие спектакли мне более подходят. Потому как выходить сегодня в партии принца в балете “Лебединое озеро”, если там в программке в либретто написано, что принц празднует свое совершеннолетие, – это означает справлять совершеннолетие двадцатый сезон подряд. Это смешно и, наверное, уже странно. Гораздо интереснее для меня спектакль, который я сейчас делаю здесь, на сцене театра Станиславского и Немировича-Данченко на закрытие сезона. Это балет Фредерика Аштона “Маргарита и Арман”. Спектакль я делаю на сегодняшних звезд театра, это своего рода бенефис. Бенефис актеров, которые могут держать зрительный зал своим присутствием на сцене, своей игрой, своим танцем, своей красотой.

Но кто знает, что будет завтра? Нина Ананиашвили, художественный руководитель Грузинского театра оперы и балета, одна из моих любимых балерин и мой ближайший друг, звонит мне чуть ли не каждый день: “Филя, ну что мы с тобой сидим? Пока мы еще можем, давай станцуем! Не обязательно это делать в Москве или в Тбилиси, мы можем станцевать где угодно”. Она и на “Лебединое озеро”, кстати, тоже меня приглашает. А поскольку я очень люблю Нину, и очень ей верю, и понимаю, какие спектакли у нас получаются, то… Сам себе еще не могу в этом признаться, но, может быть, я скажу – да. Возможно, я еще буду танцевать.

Но пока в роли художественного руководителя я столько работаю, что не знаю, как найти время на репетиции, и на нахождение в зале, и опять же на большое количество зеркал. И снова видеть отражение в них… и опять слушать самого себя… и опять я, я… По-моему, это называется эгоизм. Может, это и… хороший эгоизм…

С. С. Разумный.

С. Ф. Да, но все равно опять – “я”. А хочется думать “мы” – о театре, о труппе. У нас сейчас Юрий Николаевич Григорович восстанавливает балет “Каменный цветок”, который он еще в 1957 году поставил в театре имени Кирова. Он приходит в театр с самого раннего утра, а на вопрос, почему так рано, отвечает: “Сереженька, ну я же работаю, вы же видите”. И я вижу, и мне хочется быть с ним рядом и тоже работать. Хочется верить: то, что мы делаем, – это интересно и правильно, это идет в плюс как ценный багаж, необходимый и для артистов, и для театра. Не то, что можно выбросить по дороге, чтобы облегчить себе путь, а потом набить суму чем-то побогаче и подороже, нет. А то, с чем театр будет жить долго, жить хорошо да еще и воспитывать людей. Научиться этому – адский труд. Адский.

С. С. И последний вопрос. Ты сейчас заговорил про Нину Ананиашвили, и я поняла, чем закончить нашу беседу. Нина мне в свое время рассказывала, как еще в юности ей снился сон, будто к ней пришел Баланчин… или как она для него танцевала. Ты в разговоре постоянно упоминаешь о театре Станиславского и Немировича-Данченко: в театре, где я худрук… в нашем театре… То есть ты будто пытаешься себя здесь прорастить, чтобы театр действительно стал для тебя домом. Но если честно: во сне все-таки снится Большой?

С. Ф. Нет, Большой не снится. Снится, что я танцую. А когда просыпаюсь, то понимаю, что я все еще артист Большого театра, поскольку танцую я именно там. Что ж, пусть так и дальше будет, я не хочу от этого отказываться. Так это здорово!

Но знаешь, про самое-то хорошее ты не успела меня спросить. А ведь самое интересное и яркое – это наши дети. У меня трое сыновей. Старшему двенадцать, младшему всего второй месяц. Когда я смотрю на них, я понимаю, для чего я жил, зачем я работал. Они уже проявляют интерес к тому, что мы делаем: мой средний, которому три года, кричит: “Папа, я хочу завтра попасть на «Щелкунчик». Ты же сделаешь так, чтобы я попал!..”

С. С. Он тоже подхватил этот вирус.

С. Ф. Да. Я, конечно, этому не рад, если сказать честно. Если мои дети начнут заниматься балетом, то это всё. Никакой жизни. А я очень хочу, чтобы она была и чтобы они нашли себя в чем-то другом…

С. С. Они сами разберутся.

С. Ф. Я тоже, я тоже на это надеюсь!.. И тем не менее это очень здорово. Потому что, как мне кажется, чем мы интереснее работаем, чем интереснее живем и чем больше успеваем сделать, отдавая самих себя, тем лучше будут потом результаты, тем ярче они скажутся в нашем потомстве. Ничего же не останется, останутся только дети.

С. С. Но как это связано с театром, почему ты об этом говоришь?

С. Ф. Да потому, что