Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова

З. Б. Да, если уж говорить о дружбе, то, кроме Щедрина, Андрей Андреевич дружил именно с Микаэлом Таривердиевым. Микаэл был, как вам сказать… как бабочка: она взлетает в эту минуту, она живет этим моментом… Я очень люблю его мелодии, в том числе “Тишины хочу” на Андрюшины стихи. Это вот Микаэл.

С. С. Давайте теперь поговорим о произведениях Вознесенского, которые запрещали в советский период.

З. Б. Все, что было запрещено, особенно часто звучит сейчас. Например, “Плач по двум нерожденным поэмам”.

С. С. А как запрещали?

З. Б. Цензура – и всё!

С. С. Не печатали?

З. Б. Не печатали, потому что Андрей часто не соглашался ни на какие поправки. Самый яркий случай – второй после “Антимиров” спектакль по его стихам в Театре на Таганке. Спектакль назывался “Берегите ваши лица”. Постановки Любимова, которые поначалу запрещали власти, впоследствии – искореженные, изуродованные – все-таки пробивались на сцену, некоторые еще в советское время. Например, “Живой” по повести Бориса Можаева “Из жизни Федора Кузькина”. А вот спектакль “Берегите ваши лица” закрыли сразу после премьеры; больше он так и не увидел света. Это был потрясающий спектакль, где все артисты сидели на нотах: ноты служили декорацией. И пели, в том числе Высоцкий спел “Охоту на волков”. После премьеры к Андрею пришли представители высокой нашей власти и сказали: “Уберите песню Высоцкого. Она не имеет отношения к вашему тексту. И мы завтра подпишем разрешение”. Он сказал: “Я этого не сделаю”. И не сделал. То, что Андрей позволил не прозвучать своим стихам только из-за того, что из спектакля сняли песню другого поэта, пусть даже гениального Высоцкого… Это, я считаю, был один из его самых серьезных духовных поступков, я бы даже сказала, внутренний подвиг.

С. С. Спектакль “Юнона и Авось” – выдающееся событие в театральной жизни страны. И я бы хотела, чтобы мы вспомнили, как он появился.

З. Б. Когда Алексей Рыбников начал писать музыку к “Юноне и Авось”, он пригласил нас послушать, как он это назвал, “сорок минут музыки”. Я послушала и опупела совершенно. И сказала: “Андрюша, это замечательно! Ничего подобного ни на эстраде, ни вообще в пространстве нашей музыкальной жизни давно не было. Обязательно соглашайся!” Андрей начал что-то возражать, а я ему: “Даже не разговаривай, ты потом поймешь, как это замечательно”.

И вот в Ленкоме начали работать над этой инсценировкой – назовите как угодно – поэмы Вознесенского “Авось”, ну, ругались, как всегда. Поэт, конечно, хотел, чтобы было побольше стихов и каких-то его шуточек. Захаров целенаправленно держал курс на духовную пьесу, в чем большую роль сыграл Рыбников – он очень религиозный человек. Но все были молодые, всё делали с восторгом, они обожали этот спектакль… Волновались, разрешат ли постановку. Обрядовые мотивы в музыке Рыбникова, Богородица, “Аллилуйя”, свечка – и плюс рок-музыка! – в 1981 году это просто нереально. Но все же пропустили, а потом наступило другое время. И этот великий спектакль живет до сих пор.

С. С. Зоя Борисовна, сколько приблизительно написано песен на стихи Андрея Андреевича?

З. Б. Около двадцати. И каждая – шлягер. Какую бы вы ни назвали. Самая “быстротечная” – это “Миллион алых роз”. Мы тогда были в Пицунде с Андреем Андреевичем, поэтому “Жил-был художник один” – это Пиросмани. И вся эта песня как бы про Пиросмани. Мелодия, конечно, замечательная.

С этой песней связана одна история. Мы были в Японии, нас привезли в шикарный ресторан и говорят: “Здесь поет лучшая эстрадная певица Японии”. Выходит маленькая, щуплая такая, японская женщина, очень изящная и начинает петь “Миллион алых роз”! И никто не знает, что в зале – автор слов. Но особенно я люблю финал этой новеллы. Через некоторое время эта певица узнала, что тогда Вознесенский был в зале, и приехала в Россию! Нас нашли через посольство. Мы, конечно, с ней встретились, подарили ей сколько-то роз, были на концерте, общались.

С. С. Не могу не затронуть важный аспект деятельности, к которой и Андрей Андреевич имеет отношение, но главная фигура в ней – вы. Я имею в виду ваше детище – премию и фонд “Триумф”. Просуществовал он почти двадцать лет. Через эту премию прошло… сколько же человек прошло?

З. Б. Близко к ста. И артисты, и писатели, и музыканты. Когда листаешь страницы прошлого, понимаешь, что за восемнадцать лет существования премии “Триумф” ни в жюри, ни среди лауреатов премии нет ни одного человека, за которого было бы стыдно. Я не хочу и не люблю говорить на эту тему и никогда не давала интервью про то, как я это сделала, но, мне кажется, у меня есть такое свойство – понимать людей. Дар разговаривать с каждым человеком по-своему, помогать, если могу. Я где-то уже говорила: человеку в жизни выпадает очень немного счастья. Минуты, часы. Но если человек наделен судьбой, родителями способностью воспринимать чужие успехи как свои собственные, он непременно будет счастлив – это ему органично.

С. С. Давайте в конце нашей программы поговорим про стихи, которые Андрей Вознесенский посвятил вам.

З. Б. Я очень, с его точки зрения, озорная была.

Ты мне снишься под утро,

как ты, милая, снишься!..

Почему-то под дулами,

наведёнными снизу.

Ты летишь Подмосковьем,

хороша до озноба,

вся твоя маскировка —

30 метров озона! <…>

Дай мне, Господи, крыльев

не для славы красивой —

чтобы только прикрыть её

от прицела трясины. <…>

От утра ли до вечера,

в шумном счастье заверчена,

до утра? поутру ли? —

за секунду до пули.

Эти строки он написал после того, как я пыталась спасать товарища Солженицына. Уже был напечатан обзор, созданный мною о его “Одном дне Ивана Денисовича”, и весь наш тогдашний ареопаг во главе с министром СССР орал: “Где этот человек, который написал это, надо уволить ее!” Ну я встала и сказала: “Вы можете меня уволить в двадцать четыре часа, но кричать на себя я не позволю!”

С. С. Браво!

З. Б. Они все ошалели, потому что я шла именно туда, куда нельзя. Поэтому, думаю, Андрюшке очень интересно было со мной.

С. С. Андрей Андреевич долго болел до своей кончины. Он сочинял стихи в конце жизни?

З. Б. Вы знаете, он скончался у меня на руках со стихами на устах. Он