Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

«Тома Сойера» я стал ему читать «Принца и нищего», отчего так обрадовался фильму. Я ему все рассказал и о королевах, и о хронологии, и о язве на ноге короля (забинтованная нога упомянута в книге). Ничего в его памяти не осталось, кроме язвы, и он, наверно, единственный в зале заметил, что в фильме Генрих держит ногу на подушке. Эта устойчивая способность выцеживать из мировой литературы одни лишь десятистепенные мелочи и в дальнейшем поражала меня. С другой стороны, умница Игорь кончил знаменитый университет по вздорной гуманитарной специальности и всю жизнь занимался чепухой. Видимо, по составу крупы трудно предсказать вкус каши.

Я упомянул «Айвенго». Игорь книги не читал, но видел фильм. Женя с энтузиазмом поддакивал. «Откуда ты знаешь про Седрика Сакса?» – удивился я. «Где-то читал, кажется, в школе, в нашем исследовательском центре». Блеф, конечно. В этот «центр» он ходил, чтобы посмотреть этимологию своих гермафродитов, но при Игоре не хотелось ударить в грязь лицом. Были бы рядом интеллигентные дети, присутствие которых вызывало бы ревность или просто потребность в конкуренции, вся жизнь нашего сына могла бы пойти по-другому. Но был Листи-Висти.

Главным событием той весны была поездка с классом на целую неделю в лагерь. Я очень не хотел, чтобы Женя уезжал, и даже уговаривал его остаться, но он, конечно, не согласился. Накануне он вдруг испугался: «Ты думаешь, мне там будет хорошо?» Я выразил уверенность, что будет замечательно, и в понедельник пятого марта рано утром Ника увезла его в школу. До отъезда Женя немного покатался на лыжах, но пообещал мне с крутых гор не спускаться. «Если с тобой что-нибудь случится, то все, кроме нас с мамой, перенесут это несчастье мужественно», – сказал ему я. Женя усмехнулся и впоследствии, когда мы читали «80,000 миль под водой» и я попросил его найти на глобусе место, где находится «Наутилус», ибо иначе не понять, как протекает путешествие, он заметил: «Ничего, я мужественно перенесу это несчастье».

Мы расстались с Женей впервые. В пятницу, в четыре часа, он вошел в дом, держа в руках свои пакеты (спальный мешок и прочее), высокий, смущенный и какой-то незнакомый. Лагерь произвел на него неизгладимое впечатление. «Там было так хорошо! Так хорошо! А перед отъездом воспитатель пел под гитару тихим голосом, замечательно пел». Вот как мы надоели друг другу! Дня через два он снова стал домашним, но первая реакция незабываема. Он был счастлив, что вырвался на свободу.

В который раз я признался самому себе, что моя система воспитания внутренне порочна: она не защищает от катастроф вроде воровства, избыточна по существу и лишает ребенка ожидаемых радостей. Но поскольку моя убежденность, что Женя должен получить разностороннее образование (которое окружающая среда предоставить не может), а не смотреть телевизор и не проводить все время с дураками, сильнее меня, то все оставалось по-старому.

Хочешь я уйду в монастырь?Но какой из меня монах?Тот, кто обнял земную ширь,Разве скажет о мире: «Прах»?У любимой рука нежна,Сладко пахнет сосной в лесу.Если жертва моя нужна,Я без слез ее принесу.И отдам и земную ширь,И смолистый сосновый лес.Пусть возникнет вокруг пустырьИ погаснут звезды небес.Улыбнулась бы жизнь тому,За которого так боюсь.И суму приму, и тюрьмуИ с горы сбегу, разобьюсь.Ибо хуже вериг и гирьПридавил меня этот страх.Я иду, иду в монастырь,Хоть какой из меня монах…

Глава четырнадцатая. Тянут-потянут

1. Стихи

Тютчев и Фет. Чародейка-зима. Чужие дети быстро растут (и редко болеют)

Будучи проездом в Нью-Йорке, я купил фотоальбом со стихами Тютчева, которого в то время (начало восьмидесятых годов) переводил на английский. Фотографии замечательные, стихи еще лучше. Как-то вечером мы с Женей остались одни и я показал ему этот альбом. Иллюстрации так поразили его, что он поинтересовался, о чем стихи. Он внимательно слушал, многое просил перечитать, чем очень удивил меня: трудно себе представить более медленные и более бессюжетные стихи, чем тютчевские описания природы. Несколько дней мы перечитывали Тютчева, а потом я пошел в подвал и принес огромную кипу давным-давно купленных книжечек – всякую всячину, которую кто-то определил как классику для детей: «Ласточку» Державина, отрывок из «Осени» Пушкина («Унылая пора…») и прочее. Женя не прервал меня ни разу («Ты ведь знаешь: я очень люблю стихи», – вот уж поистине новость). Мы выбрали особенно полюбившиеся, из которых на первое место попали «Еще вчера на солнце млея…» Фета и «Утес» Лермонтова, и многократно перечитывали их.

Однажды в машине он вдруг сосредоточился, а войдя в дом, побежал записывать только что сочиненное стихотворение. Тютчев в каждой строчке, но факт замечательный. Написал он вполне грамотно, только строчки начинал с маленьких букв. Вот это стихотворение с его пунктуацией (вернее, без нее!) и орфографией (весну – саду он, видимо, воспринял как достаточную рифму):

Весна

Не даром чародейкаЗлится на весну.все зазеленелокак в большом садуи птицы все шчебечети гонят из пространствачародейка чуть нелопается из-за окаянствачародейка убегая проклинала всю красу, а веснапопилась блестящуюросу.

Мы горячо одобрили этот опус, только посоветовали убрать -сь в предпоследней строчке, что он и сделал. Не будь Женя двуязычным с неизбежным преобладанием английского, он бы, наверно, начал сочинять раньше и к десяти годам, разумеется, писал бы не так. Увы, этот эксперимент продолжения не имел. В школе же насаждали какую-то псевдосентиментальную муть, но дома он сочинил по-английски очень удачный лимерик про Нику. Нет, он не сделался поэтом, как не сделался великим пианистом. Не сделался серьезным ученым и Игорь. Зато они пошли на мое чтение Лермонтова, которого я к тому времени очень основательно перевел. Накануне концерта Игорь отыскал дома большой том Лермонтова, прочел и на вечере следил за английским текстом по русской книге. Я дивился: откуда это в нем, выросшем у двух инженеров, которые почти не видели его по будням. Любопытно, что после концерта они болтали по-английски, а по телефону общение шло почему-то по-русски. Между прочим, в свое время родители просили Игоря говорить дома по-английски (ради них). Игорь отказался. Женя бы наверняка с восторгом согласился.

2. Бег на месте

Главная роль в «Оливере Твисте». Блеск и нищета Нидерландов. Задачи не для того, чтобы их решать. Мысль, тебе удел цветка. Неандертальцы и питекантропы. Над бездной. Мечем бисер

На школьном вечере ставили сцены из «Оливера Твиста», и, набравшись храбрости, я стал по вечерам читать Жене весь роман, пропуская некоторые предложения и комментируя непонятное. Добрались до появления Ловкого Плута, и Женя возликовал: скоро возникнет мистер Браунлоу (у него-то и украли носовой платок), а играл этого малосущественного персонажа Джон – следовательно, Браунлоу и был главной ролью в спектакле. Но с Джоном сопряжены более важные события, и я