Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

пошел жить к ним: «Тебе там будет хорошо, – заверил его я, – все твои книги и игрушки будут посланы вместе с тобой. И никто не будет тебя мучить диктовками и арифметикой. Они не евреи и ставят елку». Мы, хотя ни в какие синагоги не ходили, елку не ставили, а о евреях Женя знал многое из фильмов и разговоров: и что произошло в войну, и почему мы уехали из СССР, и откуда взялось рассеяние в эпоху Древнего Рима.

Женя предпочел остаться дома, хотя я посоветовал ему уйти не навсегда, а на год и, если не понравится, вернуться назад. К моему ужасу, через несколько дней он поинтересовался, нельзя ли пойти к Чезьюблам на месяц. Мило, не правда ли? Я пояснил, что там не гостиница, и еще раз посоветовал расстаться хотя бы на полгода. Женя отказался наотрез.

В сгущенном виде наша жизнь могла показаться пыткой, но, конечно, напряженности были рассредоточены во времени (в какой-то день украл, в какой-то нагрубил, в какой-то соврал или вытер сопли о стену), а так день шел за днем. Бывали и светлые минуты: спокойно позанимались всем (поиграли, почитали, порешали) и расстались умиротворенными. Но вдруг выяснилось, что, когда он бывает у бабушки с дедушкой, он звонит телефонисткам маленьких висконсинских городков, разыскивая… мистера Чезьюбла. Однажды, допытываясь у меня, где живут люди, жаждущие его усыновить, он выжал из меня сообщение, что их потому нет в нашей телефонной книге, что они недавно переехали в Висконсин.

– А как его зовут?

– Ричард. В другой раз, забыв о своей выдумке, я сказал:

– Тед.

– Ты говорил Ричард!

Я еле выкрутился:

– Он Теодор Ричард, но все зовут его Тедом.

Мой ответ пояснил Жене, почему нигде не удается разыскать Ричарда Чезьюбла: он, конечно, записан как Теодор. «Нигде он не записан, – успокоил я Женю, – по его просьбе его номер не публикуется» (таких людей в Америке много). После этого эпизода Женя стал говорить: «Отдай меня», – и однажды, доведенный до крайности, я сказал: «Твоей жизни у нас приходит конец!» – и тогда он запротестовал: он никуда не уйдет, не надо сердиться, он больше не будет грубить. Но через какое-то время я однажды швырнул в него учебником и сказал: «Пропади ты пропадом!» – и подал в отставку. Жене было уже почти двенадцать лет. Начались обычные мольбы, перемежавшиеся воплями: «Заставляй меня! Я хочу, чтобы ты меня заставлял». Впоследствии, как только я слышал неудовольствие, я тут же говорил: «Пожалуйста, не хочешь, не будем», – и он ворчливо усаживался на место. Но само не шло ничто.

Я постоянно возвращаюсь к тому, что бы сказали о нас мудрые педагоги. Замучили ребенка! Хуже, чем у китайцев! Дали бы ему развиваться свободно и найти себя! Все в свое время! И прочее на уже упомянутую тему о том, что каждый ребенок вытягивается в свой рост. Но, предоставленный самому себе, то есть вытягивавшийся в свой рост, Женя с охотой делал следующее: часами пушистил кота Чарли, смотрел телевизор (у тетки Чарлея: дома телевизора не было); играл в электронный хоккей, блистательно подражая комментаторам; часами выписывал самому себе самолетные билеты и ходил в гости к соседу Ли. Кто же, кроме будущих «великих пианистов», с охотой играет расходящиеся мелодические минорные гаммы? А кто по доброй воле пишет диктовки и разбирает типы придаточных?

Женя в те годы замучил меня, а я замучил его, и это при том, что он очень любил меня. Я видел его отчаяние, когда однажды я упал и чуть не погиб. Он не хотел (даже в теории), чтобы я шел на войну, и ненавидел мои отъезды: он расцветал от счастья, когда слышал похвалы мне. Я прочел ему «Повести Белкина». Когда я закрыл книгу на заключительной фразе «Станционного смотрителя», он неуверенно спросил:

– Так все кончилось хорошо?

– Да, – ответил я, – но отца она убила.

– Я бы никогда тебя не бросил, – сказал он с большим чувством.

А вот на две недели к Чезьюблам согласился поехать: хорошо, ни занятий, ни частных уроков, елка…

Мы с Никой часто сравнивали Женю с собой маленькими (мы тоже были единственными детьми, но росли в послевоенном зверинце; при этом Ника обожала отца, а у меня отца не было – была крошечная пенсия за младшего лейтенанта, пропавшего без вести) и приходили к выводу: «Трудный у нас ребенок».

В детстве я мечтал иметь друга, в ранней юности тосковал, что не обзавелся «любимой девушкой», а когда вырос, досадовал, что у меня нет «компании». Задним числом видно, что мне повезло. Я обошелся без Горацио; девушек, которым я нравился, я сам не замечал, а в компаниях пили и спали крест-накрест. У Жени нашелся идол, но лучше бы его не было. Оказывается, есть и влюбленная в него безответной любовью девочка («И что же вы делаете?» – «Она меня целует»). Окружение было хуже некуда, но, скорее всего, оно везде такое. Может быть, у дворянских отпрысков, танцевавших на детских балах, сладкая жизнь катилась как по рельсам? Сомневаюсь.

Но однажды нам повезло. Ника случайно наткнулась на свою старую сотрудницу. Оказалось, что у нее в Миннеаполисе муж и двенадцатилетний сын Игорь. Мы, конечно, встретились. Они к тому времени прожили в Америке три года, но Игорь абсолютно не забыл русский (первый ребенок в своем роде); однако между собой мальчики все-таки говорили по-английски. Игорь оказался умным и развитым подростком, полностью увлеченным географией и историей. Один наш поход всей компанией был в кино на «Принца и нищего», и я с интересом наблюдал Женю в обществе достойного сверстника, правда, старше его.

Игорь расспрашивал меня о Генрихе VIII и Эдуарде VI с полным знанием дела. Он слышал даже о несчастной королеве Джейн! Женя с напряженным вниманием следил за ходом нашей беседы. Внимание означало хорошо мне известную ревность: вдруг самозванец окажется нам милее, чем он! Он не прощал Нике, даже когда она сажала себе на колени чью-нибудь маленькую девочку.

Принц говорит Тому, узнав, что того зовут Томом Кенти: «Хорошее саксонское имя». Я спросил Игоря, почему саксонское: какое могло быть еще? Разговор зашел о битве при Гастингсе, и Женя где только мог вставлял словечко вроде: «А, Вильям? Гильом!» Он знал, что Гильом – французский эквивалент Вильяма, но сказать ему по этому поводу было нечего: просто не хотелось упускать возможность «отметиться». К счастью, в недавно прочитанной глупой книге «Продаю веснушки» фигурировал мальчик по прозвищу Ричард Львиное Сердце, и тут Женя оказался на высоте. Зато, когда впоследствии я спросил Женю, в каком году происходит действие кинофильма, он с раздражением ответил: «Не знаю. Откуда мне знать?»

Как откуда! После