Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

– Мои родители считают, что я слишком много о тебе думаю.

Джон, образец любезности, ответил:

– Я тоже о тебе думаю.

– Но ты не пригласил меня на день рождения.

– Мы будем друзьями в школе, – возразил тот дипломатично.

Он окончил курс школьных наук через полгода и собирался в ту частную школу, которая маячила и для Жени. Мысль опять оказаться вместе с Джоном была причиной неиссякаемого вдохновения. Впрочем, до той школы Джон не добрался, так как не сдал приемного экзамена, – обстоятельство, ничуть меня не удивившее. Но пока суд да дело, мы должны были давать Жене в школу тот же кефир, что брал с собой Джон, и лишь его «валентинку» (открытку, которую в середине февраля, на день святого Валентина, посылают друг другу и дети, и взрослые в Америке) сохранял долгие месяцы.

На всякий случай сообщаю, что никаких гомосексуальных наклонностей Женя ни тогда, ни впоследствии не проявлял, а Джона обожал бескорыстно, как обожают недостижимый идеал. Я о таких чувствах судить не могу, поскольку ничего подобного не испытывал, да и взрослым ни с кем клятв на Воробьевых горах не давал, а хороший приятель у меня в старших классах был: просто добрый товарищ средних способностей, не божок.

Имелся еще один кумир (Ли; он же Листи-Висти), но меньшего масштаба, наш сосед, тот который взимал деньги за вход в вырытую им яму, иногда брал Женю на рыбалку и согласился бесплатно починить переднее колесо велосипеда. Ничего хорошего в Ли не было: учился через пень-колоду, занимался пустяками. Но он, как и Джон, был на два года старше Жени, а «дружба» с большими мальчиками невероятно ему импонировала. В свободное время Ли играл с Женей в электронный футбол – занятие, достойное дрессированных обезьян средней сообразительности. В далеком 1982 году взрыва электронного безумия не мог предсказать ни один фантаст.

Одно время Ли учился в Жениной школе, перейдя туда из какого-то другого учебного заведения. Его приемная мать пела школе дифирамбы, а сам Ли на знаменитом Стэнфордском тесте продемонстрировал выдающиеся математические способности на уровне «понятий». Потом (в который раз!) он перевелся в новую школу и сказал Жене, что ту, предыдущую, терпеть не мог. Все там якобы было сладкой водичкой, по каждому поводу надо было извиняться, а «мир» совсем не такой.

После этих бесед и Женя заявил, что его школу «все» ненавидят. Кто же эти «все»? Оказывается, даже Джон, во что я не поверил. На мой взгляд, школа в чем-то была сносной. Но в «Монтессори» свои законы, и там нельзя засиживаться: посредственные учителя, упор на древности (бесконечно мусолили мезозойскую эру и первобытного человека) и, как я расскажу впоследствии, теорему Пифагора. Однажды успешно атаковали грамматику, а потом полуприлично пошла арифметика. А Ли любую школу ненавидел, потому что, несмотря на некоторые способности и чувство юмора, рос, в общем, без присмотра и в школах плохо себя вел.

Наши планы концерта провалились. В гости удалось пригласить только соседку с сиамским котом Чарли. Предварительно мы записали все вещи на пленку. Ника нарисовала программу и приготовила угощенье, а мы отобрали этюд Лемуана, «Вальс» Чайковского, «Итальянскую польку» Рахманинова в четыре руки (во всех четырехручных вещах басовую партию играл я) и на бис горячо любимого «Веселого крестьянина», которого играют все дети, обучающиеся музыке у русских учителей.

Соседка принесла кота. Чарли нервничал и с беспокойством обнюхивал дом. Женя ударил по клавишам – Чарли как безумный метнулся в сторону. Тогда Женя поиграл ему гаммы – вроде ничего. Но в этюде кот вдруг издал душераздирающее мя-ууу… Женя от хохота чуть не свалился со стула, но этюд доиграл. То же скорбное мя-ууу раздалось в середине польки. Женя все сыграл хорошо, но разве это концерт? Мне было грустно: столько работы, и некому показать. Больше я котов развлекать не намеревался и решил предоставить их самим себе.

Вот этот, второй мой план осуществился вполне. Наши соседи на углу продали дом, и туда вскоре въехали новые хозяева с маленькой девочкой и большой пушистой кошкой Гретчен. Распушистивать такого зверя – одно удовольствие. Когда все члены семьи утром уходили по своим делам, кошку почему-то выгоняли на улицу. В свирепые морозы зрелище было грустным: прижавшись к «Чарлиному» гаражу, кошка мяукала при виде каждого прохожего. Миссис Косой, конечно, приютила ее, и они с Чарли, как мы узнали, «подружились». Женя вошел в это трио, и Гретчен флиртует с ним: они любовно похлопывали друг друга. Кошмар! Никины родители приезжали к нам на озеро. Старушка заставила каждого из них пожать Чарли лапку (и даже, кажется, все четыре) и взяла с них слово, что той же рукой они пожмут руку Жене, что и было выполнено.

Музыка шла как всегда: то со скандалами, то мирно. В мирные периоды он двигался вперед семимильными шагами: выучили, например, в четыре руки длинный вальс из «Ивана Сусанина». По словам моей мамы, никто у нее не играл эту вещь в девять лет, а мы вот сыграли. Но периоды дикости, по непостижимыми причинам сменявшие спокойные недели, вконец изматывали меня. Каждый понедельник и пятницу он скулил: «Сегодня музыка», – а всласть там набезобразничавшись и вернувшись домой, заявлял что-нибудь драматическое типа: «Ноги моей там не будет!» Со мной он садился играть без уговоров, но буянил по малейшему поводу: нота на добавочной линейке, забытое место в старой вещи, трудное место в новой. Однажды он спросил меня: «Зачем ты со мной столько возишься? Все это мне абсолютно не нужно: ни музыка, ни французский. И, пожалуйста, пошли меня в обычную, а не частную школу».

Французов своих он обожал. По моему настоянию он стал не только болтать на уроке, но и читать по-французски. Мы с Никой избегались по библиотекам и магазинам в поисках книг (за границей происходила настоящая охота), но книги у букинистов, которых накопилось множество, были все испачканы: их предыдущие владельцы почти над каждым словом писали английский перевод, и я его часами стирал. После отъезда Мари согласилась заниматься с Женей ее младшая сестра. Это, конечно, было не то, что Мари. Но он все же остался «в семье».

Читал он по-французски в свои девять лет совершенно свободно (книги я подбирал ему по силам), но старался заданные страницы проглядеть за пять минут, а я по обыкновению противился. В результате через несколько лет он мог читать «Отверженные» в подлиннике, где была и та, незабываемая, Козетта. А музыка?

Он не только повзрослел, но и научился слушать. Однажды мы попали на концерт Ростроповича.