Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

Но было в школе нечто более интересное, чем дроби с разными знаменателями и глупые девочки, а именно морская свинка по кличке Кадлс, то есть нечто вроде Уютка или Притулилка. Женя виртуозно пищал по-свински; родная мать Уютки и та обозналась бы. Еще он умел придавать своему лицу такое выражение, что мог бы играть эту свинку без маски и грима. Восхищаясь пишущей машинкой в моем офисе, он сказал: «Правда, она по форме немножко похожа на Кадлса?» А что до прочей живности, то шли мы как-то по улице и на газоне увидели кошку. Женя замяукал. Я был уверен, что самый искусный имитатор не может обмануть четвероногое, но я заблуждался. Кошка обернулась и, не обнаружив кота, пошла дальше. Женя снова замяукал, кошка снова обернулась и снова не нашла источника звука. На третий раз она как будто догадалась, кто ее зовет, и в бешенстве стукнула хвостом по земле. Вот что значит учиться у тех, для кого язык родной! Я имею в виду соседского Чарли. Кроме свинки, Женя потрясающе изображал задыхающуюся рыбу, вынутую из воды. Я считаю, что у него были несомненные способности мима, но он их растратил на шутовство.

О свинке Женя целыми днями пел песни собственного сочинения: мотивы были из популярного репертуара, а слова свои, не оставлявшие надежды на поэтическую карьеру. По каждому поводу звучал афоризм: «Кадлс – морская свинка с мордой, похожей на футбольный мяч». Наконец я взвыл, что больше про этого морского свина слышать не хочу. Обычно скрытный, когда речь заходила о серьезных вещах, Женя передал мне комментарий своей учительницы: «Даже твои родители сыты по горло разговорами о Кадлсе». Ума не приложу, откуда ей стало об этом известно (то есть, конечно, от Жени, но при каких обстоятельствах?); очевидно, эпос о Кадлсе и в школе занял должное место. После моего бунта Женя слегка утихомирился, но нет-нет и вставлял что-нибудь контрабандой. А потом Кадлс умер, и я ожидал многодневных похорон. Где там! Тут же купили новую свинку Снифферса (Шмыгалку), и все пошло по накатанному маршруту.

Столь же устойчивым оказался описанный раньше шкурнический («антигероический») идеал. Нам попалось английское слово, означающее «телохранитель», и я объяснил Жене, что оно значит.

– Ну, нет, – сказал он, – я защищать своим телом никого не хочу. Второй раз не оживешь.

Это дословный текст, записанный по горячим следам.

Я сказал, что автор книги «За три моря» пошел на войну добровольцем и погиб.

– Зачем же он пошел на фронт? Радовался бы, что его не берут.

– Но ведь если на твою страну напали враги, стыдно отсиживаться по домам. И ты бы пошел, и я бы пошел.

– Я пойду, а ты нет.

– Почему?

– Ты слишком стар.

– Мне 45 лет. Это еще призывной возраст. В случае чего я постараюсь уговорить комиссию, чтобы и меня взяли.

– Еще не хватало!

А между тем по каждому поводу звучали хвастливые фразы: «Американские врачи лучшие в мире», «Только в Америке могли додуматься до такого!» – и тому подобное. Из школы он принес гнусные антипольские анекдоты. Я сказал, что подобных шуток не потерплю и чтобы он не смел эту мерзость повторять.

– Жена Р. О. Якобсона (Кристина) – полька, и я заметил, что она вроде бы не ведет себя так, как выглядят герои твоих анекдотов.

– Ну, – сказал Женя, не потратив и секунды на размышление, – Кристина – американская гражданка.

Его мечтой было иметь фамилию Джонсон, и иногда он так себя и представлял. «Смени фамилию, – посоветовал я, – тогда никто не догадается, что ты мой сын, и ты будешь совершенно счастлив, а заодно выкрась волосы и сделайся блондином».

Я:

– Женя, где твой фотоаппарат?

Женя:

– Не знаю. Летом я складывал в него убитых мух.

Хорошо, что у него не было государственной печати, а то он колол бы ею орехи. В начале его обучения в школе старшие мальчики поставили сцены из «Принца и нищего». На том спектакле я был и сцену с печатью помнил. Был там и Женя, но смысла комедии по молодости лет не понял. А теперь бы понял: я прочел ему всю книгу. В связи с ней я записал один наш разговор. Женю тревожила грань между исторической правдой и вымыслом; он отказывался признать вымышленность правдоподобных персонажей. Во второй главе, где описано детство Тома, есть фраза: «Однажды летом он увидел Энн Эскью и троих мужчин, сожженных у столба».

– Была такая женщина?

– Была.

– Значит, Марк Твен ее не придумал?

– Нет, не придумал.

– А Тома придумал?

Что-то тут, по его мнению, было неладно. Любопытно, что сходная проблема мучила и некоторых средневековых авторов: если главные персонажи не вымышлены, то, очевидно, и все остальное, что бы сочинитель ни написал, – тоже правда.

В Миннеаполисе одно время играл в главном оркестре выдающийся музыкант (контрабасист) из Ленинградской филармонии. Потом он переехал в Нью-Йорк на первые роли. Поначалу он совсем не знал языка, и я переводил его переговоры с администрацией. Через какое-то время состоялся такой диалог:

– Как ты думаешь, он научился говорить по-английски?

– Думаю, что научился.

– Хорошо?

– Вряд ли.

– Почему он раньше не умел? Ты ведь умел.

– Это было моей специальностью. Пока я учился английскому, он учился играть на контрабасе.

– Ну, язык важнее, чем контрабас!

Я читаю: «…пожухлая, желтая трава…» (поясняя): «Пожухлый – это желтый, увядший». – Конечно, так и слышно, что желтый и пожухлый одного корня. Вот что значит аллитерация!

Очень заметной чертой девятилетнего Жени было обожание кумиров. Тот Джон, который скрасил наш предыдущий день рождения, перешел в старшую группу, но пока учился в той же начальной школе, что и Женя, и был вознесен на немыслимую высоту. Его, конечно, надо было пригласить и на следующий день рождения – план, как я писал, нами не одобрявшийся, потому что ответного приглашения не последовало («Подумаешь! По отношению к Джону у меня гордости нет»). Зато мы хотели устроить детский концерт, чтобы Женя поиграл на людях (мы ведь и понятия не имели о триумфальном исполнении «Вальса» Чайковского в школе). Среди наших знакомых было двое играющих детей, причем одна девочка играла вполне пристойно. Но всего важнее оказалось выступить перед Джоном: он два месяца тому назад начал учиться и, несомненно, играет разнообразную и сложную программу.

Скрепя сердце мы согласились, и Женя отправился к телефону. Но какая робость! Что сказать? Отрепетировали текст. Джона не оказалось дома. Женя позвонил через час, повторив заученный текст. И так на протяжении всего вечера и даже назавтра: Джон, видимо, уехал на каникулы. Наконец Джон вернулся в город, и Женя до него дозвонился. «Боюсь, что я не смогу прийти», – ответил он; Женю отказ не обидел: идола обожают и ничего от него не требуют. «Вот машина, похожая