Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

площади прямоугольника и параллелограмма. Усвоил понятие! Это понятийное проклятье во всем мире захлестнуло передовую педагогику с давних пор. (Я, например, досконально освоил понятие лошади, но не умею ни запрячь ее, ни ездить на ней.)

Еще мы узнали, что Женя – «прекрасный математик, но ему следует позаниматься делением многозначных чисел и нахождением общего знаменателя». Перевод: Женя полностью усвоил мою неспособность к математике, которую я перебил лишь к шестому классу годами каторжного труда. Выяснилось, что об общем знаменателе он знает только то, что таковой существует, но и в этом был не вполне уверен. Совсем удивительным был совет обратить внимание на задачи. За год до этого мне разъяснили, что задачи бывают только в старших классах! Чтобы Женя мог с грехом пополам справиться с задачей, соответствующей его возрасту (речь идет о среднем ребенке, не о Гауссе), он должен был решить таких однотипных задач штук сорок.

А письмо? Ах, здесь надо «поставить акцент» на большие (прописные) буквы. Значит, как писал год до того собственные имена и первые слова в предложении со строчной буквы, так и пишет! А ведь это не греческий аорист и не третье латинское склонение. Очень рекомендовалось не обременять его занятиями: больше свободного времени, больше игр со сверстниками. Еще указывалось, что Женю просветили по темам Возрождение, грибы, одежда первобытного человека и прочее. Он усвоил понятия, связанные с основными потребностями человека, измерением времени и тому подобным, – туфта, сплошная туфта.

Размагниченный годом активного безделья, Женя отбрыкивался и от меня, хотя давно убедился в бессмысленности такой политики. Когда-то я сочинил термин «синдром сонатины». Женя разучивал прелестную сонатину Бетховена, и подобного кошмара не было ни до того, ни после. В какой-то момент он вскочил, захлопнул крышку пианино и безапелляционно заявил: «Всё! Остался без сонатины!» Так можно было сказать: «Остался без обеда!» – или «Остался без сладкого!» Сонатину доучили, он ее полюбил, очень хорошо играл и выступал с ней в школе. То-то в табеле написано: «Музыка – отлично», но это не их заслуга. Ничего подобного сонатинному синдрому никогда больше не бывало, но и нельзя сказать, что в Исландии Женя занимался со мной не из-под палки.

Как-то Ника прочла следующее изреченье: «Не надо заставлять детей учиться. Опыт показывает, что подобное учение не приносит пользы». Очень трогательно. Через мои курсы прошли сотни, даже тысячи студентов. Их-то, болезных, никто учиться не заставлял: гектары неподнятой целины. Женя рос честолюбивым ребенком, но не слишком. «Любимая девушка» в школе по всем статьям превосходит его – и прекрасно: как есть, так есть. Какой псих придумал лозунг: «Если быть, то быть первым»? Так и свихнуться недолго.

За лето, в Рейкьявике и после, мы более или менее пришли в норму. Советский учебник арифметики для третьего класса был неплох, хотя и хуже, чем в моем детстве: неубедительные элементы геометрии, масса примеров и мало задач. «Зато воспитание через предмет». В Америке яблоки делят чернокожий мальчик и две девочки: «латино» и белая (война белым мужчинам была уже объявлена и шла полным ходом, хотя еще не стала тотальной), а там, в стране развитого, зрелого социализма, в каждой задаче пионеры сажали деревья и собирали металлолом, сталевары брали повышенные обязательства и перевыполняли даже их; куры неслись и коровы доились как угорелые, а колхозы – жизнь в цвету! Но нас интересовали менее драматические сюжеты, например: «В двух сообщающихся курятниках 60 кур. Когда из одного в другой перешло десять кур, в курятниках их стало поровну. Сколько их было в каждом курятнике первоначально?» Это тебе не «пионеры сажают леса».

Русский следовал за математикой. В девять лет Женина грамматика была в основном надежной. Но, конечно, не только слова мероприятие он не знал. Однажды назвал ветровое стекло витриной и спутал жалобу с жалованием, мог забыть, как что-то называется (а по-английски, конечно, знал); нередко вставлял англицизмы («Это для меня?» – имея в виду: «Это мне?»).

Хотя список, который я приведу ниже, ужасен, он не должен пугать не только потому, что я знаю Женю взрослого, говорящего, будто он никогда не уезжал из Ленинграда – Петербурга, но и потому, что ошибки мелькали эпизодически и постороннему были бы почти незаметны.

Решив, что после вдохновляющего сезона позапрошлого года Женя к грамматике никогда не прикоснется, я с большим рвением принялся за то, что в моем детстве называлось русский устный, и объяснил Жене, хотя и не без усилий, что такое части речи и члены предложения. Давние школьные объяснения он, разумеется, забыл. Он наконец понял, что части речи – это слова в словаре, а членами предложения они становятся, лишь попав в речь.

– Ты вот мальчик Женя, где бы ни оказался, – сказал я ему, – а что потребовалось, чтобы стать гражданином Америки?

– Приехать в Америку и прожить в ней шесть лет, – ответил он, подумав.

– Ну, вот так же и с членами предложения, – прокомментировал я. Или так: – Женя ты всегда и везде (это часть речи), но для меня ты сын, для дедушки – внук, в школе – ученик, для миссис Косой – сосед. Член предложения – величина переменная (функция), как сын, внук и прочее.

В остальном, повторяю, язык он слышал прекрасно. Ника сказала: «Бабушка собиралась в твоем аквариуме хранить варенье». И только я открыл рот, чтобы прокомментировать: «Ничего страшного: он ведь все же ак-ВАРИУМ», – как мгновенно Женя выпалил: «Это же ак-вариум, а не варенье-вариум». Он легко разгадывал шарады и по-прежнему обожал каламбуры. Свои бывали редко, но мои он понимал всегда, иногда даже опережая Нику. Уже вернувшись домой, мы написали полсотни одностраничных диктовок. В обсуждении, кому что от кого досталось, Женя заявил: «Я от тебя ничего не унаследовал, кроме большого ума, письма и арифметики». Мог бы добавить и сонатину Бетховена.

Примечание: Женины ошибки в русском

«Когда мне давали (= делали) укол»; «остатки супу (= супа)»; «что будет, если мы идем (= пойдем) по этой улице»; «два доллара (= двух долларов) ему не хватило»; «я беспокоюсь за тебя, а не за меня (= себя)»; «я хочу узнать, есть ли они дома (= дома ли они)» (никак было не выбить это есть: «у тебя есть карандаш?» вместо «карандаш у тебя?»); «показывается (= видна) простыня»; «ты идешь и видишь» (то есть просто «идешь и видишь» – это ты тоже не желало уходить, и я во всех таких случаях реагировал, как машина: «я никуда не иду и никого не вижу»), а то и «я буду быть» (= я буду) и даже однажды «даду» (= дам); «я переоденусь на (= в) автобусе»; «играть на