Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления - Дженис Росс

и участника Ваших спектаклей. С сердечной любовью и уважением, Володя Васильев». Двенадцать лет спустя, на этот раз по случаю 70-летия Якобсона и за год до его смерти, Васильев написал хореографу письмо, в котором снова выразил благодарность за сильнейшее воздействие, которое оказало на него знакомство с Якобсоном и его творчеством в самом начале его карьеры:

Сейчас я понимаю, как много значит для молодого танцовщика встреча с интересными балетмейстерами в самом начале творческого пути, когда еще нет сколько-нибудь устоявшихся мнений, кроме уверенности в своих силах, когда голос критика внутри еще молчит, когда еще только жадно впитываешь все, что дают тебе окружающие, не разбирая, что хорошо и что плохо. Я благодарен Вам за то, что большая лепта в мое собственное творчество привнесена Вами.

Как ни странно, я никогда не задумывался над тем, а что же конкретно я получил от Вас как балетмейстера? Ведь за тринадцать лет нашего знакомства мы, к сожалению, встречались очень редко. Похвалиться, что я видел все Ваши работы, я не могу, хотя всегда с интересом отношусь к каждой новой постановке. Очевидно, влияние такого большого мастера, осмысливается оно или нет, сказывается не только в их общем создании роли, но в какой-то мере накладывает отпечаток и на все последующее творчество. Сейчас я не помню, что вы говорили на нашей первой репетиции, какими словами вы выражали Ваше видение образа; я только помню пластическое выражение музыки, помню Ваши горящие глаза, нахмуренные брови, оттопыренную нижнюю губу, отчего лицо казалось еще суровее, один раз, кажется, промелькнувшую улыбку. Помню необыкновенную музыкальную фразировку движений, показавшихся несколько странными, наверное, из-за некоторой угловатости… Иногда взгляд становился как бы отсутствующим, и в то же время сосредоточенным на какой-то внутренней точке, куда сбегались, опережая одна другую, мысли. Вы просили концертмейстера снова и снова повторить одно и то же место, и если что-то не выходило, смотрели взглядом обиженного ребенка… Я до сих пор не помню Вас уставшим. Тогда Вы постоянно горели творчеством, и неутоленность этой жажды передавалась и мне, исполнителю[228].

Теплые воспоминания Васильева подчеркивают, насколько сильно Якобсон как личность был связан с духом его находок в студии. Юрок, всегда бывший поклонником творчества Якобсона, начал с энтузиазмом распространять информацию о его впечатляющем новом советском балете «Спартак» почти сразу после его анонса. В статье в «Нью-Йорк тайме» от 5 июня 1962 года о предстоящих осенних гастролях Большого театра в США Юрок обещал три новых балета: полнометражный «Спартак» Якобсона и два одноактных, включая «Класс-концерт» Асафа Мессерера – грандиозное дефиле, в котором каждый учащийся Кировского училища выполняет на сцене набор классных упражнений, отредактированных для гастролей под нужды американских студентов балета. Таким образом, Якобсон начал курсировать между Ленинградом и Москвой, пытаясь подготовить для Большого театра «Спартака», который отвечал бы требованиям всех надзорных комиссий и при этом соответствовал его замыслу. В то же время он собирался приступить к другой крупной работе для Кировского театра – двухактному спектаклю «Клоп» (1962).

Через несколько недель после того, как Якобсон отправился из Ленинграда в Москву, чтобы возобновить постановку «Спартака» в Большом театре, в «Газете Большого театра» появилась карикатура. На рисунке солиста Большого театра Александра Радунского под названием «Дружеский шарж на Л. Якобсона» был изображен запыхавшийся Якобсон в спортивной майке и спортивных шортах – современный марафонец средних лет, бегущий по беговой дорожке, неистово двигая мускулистыми ногами. Дорожка, по которой он бежит, замкнута, и на ней располагаются узнаваемые памятники – ленинградские Медный всадник и Адмиралтейство находятся в верхней части дорожки, а московские Мосфильм и Большой театр – на равном расстоянии по обе стороны. Якобсон, будучи художником, в этот момент своей карьеры действительно прилагал усилия, как истый спортсмен, чтобы связать историю, культуру и современный образ советского балета вместе для дебюта Большого театра в Америке. Шарж сопровождается шуточным стихотворением:

Как трудно! Бедный Якобсон!

Он потерял покой и сон.

«Спартак», Мосфильм и Ленинград —

Он охватить все вместе рад.

И наш совет Вам, Якобсон, —

Закончить славно марафон[229].

Якобсону вряд ли нужно было напоминать о возможностях, открывшихся перед ним: показать главную работу своей карьеры, балет, в котором он наиболее полно отработал свои новые идеи модернистского пластического способа выражения, на гастролях Большого театра в США – это был шанс всей жизни.

Майя Плисецкая, танцевавшая Фригию в «Спартаке», так писала о советской премьере 4 апреля 1962 года поставленного в Большом театре спектакля:

Публика, театральная Москва раскалываются надвое. За – Якобсона. Против – Якобсона.

<…> На одном полюсе – почитатели, на другом – кто отвергает, не приемлет. И вот ведь как повелось за всю творческую жизнь – те, кто негодует, – все начальники, распорядители, командиры от искусства. От них-то и натерпелся Якобсон мук и надругательств вдоволь.

Репутация у Леонида Вениаминовича в официальных кругах была сомнительная. Он числился леваком, формалистом. Талант – очевиден. Выдумки – прорва. Но устремления? [Плисецкая 1994: 291].

Рис. 35. Дружеский шарж на Л. Якобсона, нарисованный солистом Большого театра Александром Радунским для «Газеты Большого театра», около 1962 года. На рисунке сатирически изображена бешеная круговерть Якобсона, осуществлявшего постановки одновременно в Кировском и Большом театрах

В последнем риторическом вопросе слышится насмешка балерины над тоном этих обвинений. Она полагает, что никто так не пострадал от советской власти, как Якобсон. «Каждый новый спектакль Якобсон выцарапывал, выпрашивал, вымаливал у власти. А потом – отбивался, отругивался, отмахивался. Якобсоновская премьера – всегда, обязательно – преодоление, скандал, нервотрепка…» [Плисецкая 1994: 291].

Юрок, рекламируя читателям «Таймс» предстоящие гастроли Большого театра, отметил, что с включением «Спартака» в репертуар американские зрители увидят «одно из величайших в мире балетных зрелищ». Юрок подчеркнул прежде всего его масштаб, отметив, что на сцену выйдут 200 человек и что Якобсон создает для гастролей в США новую версию балета[230]. В американской прессе соединение слов «зрелище» и «балет» было непривычным, и позднее слово «зрелище» стало вновь применяться американскими журналистами по отношению к «Спартаку» с целью выражения их неприятия: они писали, что это не настоящее искусство, а танцевальная разновидность советского китча. Журнал «Тайм» распространил одно из таких высказываний, сообщив, что на московской премьере «голливудский продюсер бросил на “Спартака” ошеломленный взгляд и заметил, что если бы Сесил Б. Демилл “был жив и увидел это, он бы упал замертво”»[231]. Необъяснимым