Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления - Дженис Росс

помочь нам вернуть утраченное – например, свободу мыслить, говорить или действовать [Jelavich 1993: 33]. Для Елавича это тоже важный аспект культуры кабаре. Частично эта модель применима к творчеству Якобсона, который также балансировал на границе допустимого и невозможного. И действительно, Якобсон ходил по этому натянутому канату, пытаясь провести свои балеты через цензуру, с отстраненным спокойствием человека, собирающегося произнести рискованную шутку, которая, как он знает, может оскорбить, но которая, несомненно, также вызовет восторг.

Скорее по необходимости, чем по доброй воле Якобсон говорил об угнетении, особенно в период холодной войны. Но он делал это без прямого призыва к серьезной перестройке мышления или к определенным действиям, так как это грозило бы полным запретом его работ и, возможно, стало бы концом его карьеры. Возможно, именно благодаря этому расширению границ дозволенного, которого Якобсон добился своими балетами, в головах у публики появился небольшой островок свободы. Эта внутренняя территория была настоящим полем битвы, как описывает ее Елавич (здесь он ссылается на культуру берлинских кабаре): «Самый эффективный цензор сидел, по сути, в голове у публики. Часто преобладающие нормы усваивались настолько успешно, что аудитория не желала слушать исполнителей, которые бросали вызов ее политическим или моральным ценностям» [Jelavich 1993: 34].

«Спартак» в Большом

Среди отзывов, полученных Большим театром о его лондонских гастролях 1956 года, были и замечания критиков о том, что танцы были впечатляющими, но репертуар устарел. В 1958 году Игорь Моисеев попытался – и неудачно – поставить для Большого театра своего «Спартака», используя партитуру Хачатуряна и либретто Волкова. В статье журнала «Лайф» за февраль 1959 года, посвященной балету Большого театра и «Спартаку» Моисеева, эта постановка обсуждается в тоне, предполагающем, что она станет частью предстоящих американских гастролей Большого театра весной текущего года. Очевидно, что прилагались усилия по подбору репертуара, который мог бы продемонстрировать более современную сторону Большого театра, и новый полномасштабный балет, казалось, должен был стать его частью. На фотографиях постановки Моисеева в «Лайф» изображена гетера в обвисших бежевых чулках, исполняющая стриптиз перед толпой римлян, хватающих ее за ноги. Несмотря на огромную стоимость костюмов и декораций, «Спартак» Моисеева провалился у советских зрителей и критиков. Он выдержал всего два представления, после чего был навсегда вычеркнут из репертуара Большого театра.

По иронии судьбы гастроли 1959 года также должны были включать подборку миниатюр Якобсона, составлявших полноценный спектакль, в исполнении танцовщицы Большого театра Ольги Васильевны Лепешинской и ее партнера Петра Гусева. Однако во время гастролей Большого театра в Брюсселе за несколько месяцев до американских гастролей Лепешинская была арестована и помещена в тюрьму. Согласно сообщению агентства Рейтер,

…Ольга Лепешинская, 41-летняя звезда советского балета Большого театра, которая была известна как любимая балерина Сталина, была задержана в пятницу за предполагаемую кражу в брюссельском универмаге. Сегодня полиция сообщила, что советская танцовщица была отпущена вчера вечером после допроса. Речь идет о зонтике, запонках, перчатках и катушке клейкой бумаги. Полиция добавила, что если универмаг не передаст дело в суд, то продолжения не будет. Представитель универмага сказал, что окончательное решение еще не принято[223].

Лепешинская избежала судебного преследования, но ей не разрешили присоединиться к Большому театру на следующих гастролях, в Америке, поэтому вечер хореографии Якобсона с ее участием также был исключен из программы.

Понимая, что труппе для гастролей в США нужен свежий полнометражный балет, Большой театр обратился к Якобсону и пригласил его в начале 1962 года в Москву, чтобы поставить для труппы переработанную версию своего «Спартака». Танцовщиком Большого театра, которого он выбрал на роль Гармодия, был Владимир Васильев. Васильев познакомился с Якобсоном тремя годами ранее, когда танцовщик проводил свой первый сезон в Большом театре и Якобсон приехал в Москву, чтобы поставить три свои миниатюры, вдохновленные скульптурами Родена, в том числе «Вечного идола» (1958), для Васильева и Улановой. Премьера роденовского триптиха состоялась в предыдущем, 1958 году, в Ленинграде, а «Вечного идола» танцевали Алла Шелест и Игорь Чернышов.

В конфиденциальном отчете в личном деле Якобсона от 18 апреля 1959 года, через четыре дня после московской премьеры «Триптиха на темы Родена», некий товарищ П. Аболимов усматривает в «Родене» «чрезмерное разглядывание полуобнаженных тел и эротических движений», создающее «экстатические реакции у одной части зрителей и вызывающее возмущение и протест у другой половины»[224]. Кировский театр, однако, продолжал показывать «Родена», но, возможно, с особой осторожностью. Афиша, рекламирующая вечер миниатюр Якобсона в Кировском театре позднее в том же году, 31 декабря, содержит явный отказ от ответственности, напечатанный вместе с датой, временем и информацией об исполнителях: «Зрители до 16 лет не допускаются»[225]. Хотя в то время было принято не допускать детей до 16 лет на вечерние спектакли Большого и Кировского театров, это обычно не оговаривалось особо [Alovert 1984: 68]. Письменное упоминание этого запрета на официальной афише концерта было равносильно заявлению, что содержание будет слишком откровенно сексуальным для просмотра ребенком. Вот что пишет танцовщик Владимир Васильев, вспоминая о том, как из-за санкций по поводу «Родена» он упустил шанс станцевать с Улановой:

И еще одна была работа, но она не состоялась на публике. Это был номер из нашумевшего тогда роденовского триптиха в постановке Якобсона. Это был 1959 год, когда Большой должен был выступать в Америке и к этим гастролям готовилась программа, куда входили три номера Якобсона на скульптуры Родена. Наш номер назывался «Вечный идол». Но поскольку костюмы были ткаными (не из лайкры, как сегодня) они были плотными и делали наши тела очень объемными, для комиссии это было неприемлимо и она отклонила постановку[226].

Когда в 1962 году Якобсон вернулся в Большой театр для постановки своего «Спартака», именно импозантный молодой Васильев был выбран им на роль статного друга героя, Гармодия. Впечатленный способностями и потенциалом Васильева, Якобсон обратился к Хачатуряну за дополнительной музыкой, чтобы тот создал новое соло-вариацию раба специально для Васильева. Наталья Аркина, писавшая для журнала «Культура и жизнь», описала балет в ошеломляюще грандиозных терминах, не соответствующих скромному, неисторичному тону балета Якобсона: «“Спартак” создает визуальный образ человека, вдохновленного великой любовью и великой идеей. Мир его танца – это мир героя, готового пожертвовать собой ради человечества». Финальный образ Спартака, распятого на копьях, стал «памятником всем героям, отдавшим жизнь за человечество и человечность»[227]. В ходе репетиций и премьеры Васильев набросал эскиз себя, танцующего это соло, и подарил его Якобсону с надписью: «От раба, а в будущем, надеюсь,