Город и псы - Марио Варгас Льоса

– Я выполнял свой долг, – сказал Гамбоа.

– Вы чересчур напичканы уставами, – сказал капитан. – Я вас не виню, но в жизни надо уметь быть чуточку практичнее. Иногда лучше забыть про устав и следовать только здравому смыслу.

– Я верю в уставы, – сказал Гамбоа. – Хотите, открою секрет? Я их помню наизусть. И чтоб вы знали, ни в чем не раскаиваюсь.

– Сигаретку? – предложил капитан. Гамбоа взял. Капитан курил темный импортный табак, испускавший густой зловонный дым. Прежде чем закурить, лейтенант погладил овальную сигарету пальцами.

– Все мы верим, – сказал капитан. – Но надо уметь устав толковать. Нам, военным, следует быть прежде всего реалистами, действовать согласно обстоятельствам. И не подгонять действительность под законы, Гамбоа, а наоборот, законы приспосабливать к действительности. – Капитан вдохновенно поводил рукой. – А иначе не выживешь. Упрямство – плохой союзник. Какая вам польза с того, чтобы вы вступились за этого кадета? Совершенно никакой, один вред. Послушай вы меня – и результат был бы другой, и неприятностей не нажили бы. Не подумайте, будто я ехидничаю. Я вас весьма ценю, вы же знаете. Но майор в ярости и постарается вам насолить. Полковник, надо думать, тоже рвет и мечет.

– Да ну, – устало сказал Гамбоа. – Что они мне сделают? Собственно, мне не интересно. Моя совесть чиста.

– Чистая совесть до неба доведет, – любезно сказал капитан, – но не до погон. В любом случае я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам эта история не навредила. Ну а что же наши два орла?

– Капитан приказал вернуть их в казармы.

– Сходите за ними. И дайте пару советов: пусть помалкивают, если хотят жить спокойно. Думаю, упрашивать их не придется. Они больше всех заинтересованы в том, чтобы замять это дело. И все же поосторожнее с вашим подопечным, он какой-то буйный.

– Моим подопечным? – сказал Гамбоа. – Неделю назад я вообще не знал о его существовании.

И он вышел, не спросив разрешения капитана. Во дворе было пусто, но надвигался полдень – скоро кадеты хлынут из классов, как река, которая, рыча, вздувается и выходит из берегов; двор превратится в кипучий муравейник. Гамбоа вынул из бумажника письмо, подержал и положил обратно, не раскрыв. «Если мальчик, – подумал он, – военным он не будет».

В здании гауптвахты дежурный лейтенант читал газету, а солдаты сидели на скамейке и лениво переглядывались. При виде Гамбоа они машинально поднялись на ноги.

– Добрый день.

– Добрый день, лейтенант.

Гамбоа называл молодого лейтенанта на «ты», но тот, некогда бывший у него в подчинении, всегда отвечал очень почтительно.

– Я за кадетами-пятикурсниками.

– Да, – сказал лейтенант. Он жизнерадостно улыбался, но выглядел после ночного дежурства уставшим. – Один как раз хотел уйти, но распоряжения не было. Привести их? Они в правой камере.

– Оба? – спросил Гамбоа.

– Да. Арестантскую на стадионе пришлось освободить под солдат. А надо было их порознь держать?

– Дай ключ. Пойду поговорю с ними.

Гамбоа отпер камеру медленно, но вошел стремительно, как укротитель в клетку к дикими зверям. Он увидел две пары ног, барахтающихся в конусе света от окна, услышал, как оба тяжело дышат; глаза никак не привыкали к сумраку, Гамбоа едва различал силуэты и черты. Он шагнул вперед и прогремел:

– Внимание!

Кадеты неспешно поднялись.

– Когда входит старший по званию, – сказал Гамбоа, – младшие встают по стойке смирно. Или вы забыли? Шесть штрафных баллов каждому. Уберите руку от лица и станьте смирно, кадет!

– Он не может, господин лейтенант, – сказал Ягуар.

Альберто убрал руку, но тут же снова прижал к щеке. Гамбоа мягко подтолкнул его к свету. Скула вспухла, на носу и губах запеклась кровь.

– Руку уберите, – повторил Гамбоа. – Дайте я посмотрю.

Альберто опустил руку и скривился. Круглая лиловая блямба закрывала глаз, обвисшее веко, казалось, сморщилось и выглядело обожженным. На рубашке Гамбоа тоже заметил пятна крови. Волосы у Альберто запылились и слиплись от пота.

– Подойдите.

Ягуар послушался. На его лице драка почти не оставила следов, но крылья носа подрагивали, а вокруг губ образовалась белая корка засохшей слюны.

– Сходите в медпункт, – сказал Гамбоа, – а потом жду вас у себя. Мне с вами обоими нужно поговорить.

Альберто с Ягуаром вышли. Дежурный лейтенант, услышав шаги, обернулся. Блуждающая улыбка сползла с его лица и сменилась изумлением.

– Стоять! – бестолково воскликнул он. – В чем дело? Не двигаться.

Солдаты надвинулись на кадетов и изучающе смотрели на них.

– Оставь их, – сказал Гамбоа лейтенанту. И, повернувшись к Альберто с Ягуаром, велел: – Вперед.

Они вышли на улицу. Лейтенант и солдаты смотрели им вслед, как они бредут под чистым утренним солнцем плечом к плечу, молча, не замечая друг друга, смотря прямо перед собой.

– Он ему всю физиономию расквасил, – сказал молодой лейтенант. – Не понимаю.

– Ты ничего не слышал? – спросил Гамбоа.

– Нет, – смущенно сказал лейтенант. – А ведь все время здесь сидел, – он повернулся к солдатам: – А вы слышали?

Четыре темноволосые головы отрицательно замотались.

– Втихую дрались, – сказал лейтенант уже без удивления, оценивая происшествие с известным спортивным энтузиазмом. – Я бы их на место поставил. Какие, однако, задиристые; это ж надо так сцепиться. У этого еще не скоро морда заживет. А из-за чего дрались-то?

– По пустякам, – сказал Гамбоа, – ничего серьезного.

– Как же он так вытерпел молча? – продолжал рассуждать лейтенант. – Его под орех разделали. А блондинистого неплохо бы в команду училища по боксу. Или он и так в команде?

– Нет, – сказал Гамбоа, – вроде не в команде. Но ты прав. Неплохо бы.

Весь день я бродил по полям, на одном какая-то тетка дала мне хлеба и молока. Ночевал опять в канаве, у проспекта Прогресса. На сей раз глубоко заснул и проснулся, только когда солнце высоко взошло. Людей поблизости не было, но слышно было, как по проспекту едут машины. Жрать хотелось, голова болела и озноб бил, как когда грипп начинается. Пешком пошел в Лиму и часам к двенадцати добрел до Альфонсо Угарте. Тересы между выходившими из школы девочками не было. Я шлялся по центру, по людным местам – площади Сан-Мартин, проспекту Уньон, проспекту Грау. Наконец добрался до Резервного парка, еле живой от усталости. От воды из тамошних труб блеванул. Прилег на газоне, но вскоре увидел легавого, он мне делал знаки издалека. Я не стал дожидаться, пока он подойдет, а он не стал за мной гнаться. Поздно вечером пришел к дому крестного, на проспекте Франсиско Писарро. Голова раскалывалась, трясся весь. Подумал: «На дворе ведь не зима. Точно заболел». А прежде чем постучать, так решил: «Сейчас