Город и псы - Марио Варгас Льоса

убрал ватку и окунул в лекарство новую, насвистывая сквозь зубы. Во второй раз будет так же больно? Корчась под ударами Ягуара на полу камеры, он вообще не чувствовал боли – только унижение. Через пару минут после начала понял, что побежден: его кулаки и ноги едва дотрагивались до Ягуара, он пытался и не мог ухватить жесткое, на удивление увертливое тело, которое бросалось в атаку и отступало, было рядом, но оставалось неуловимым, близкое и бесплотное. Хуже всего приходилось от ударов головой: он поднимал локти, бил коленями, съеживался, все зря: голова Ягуара болидом метила ему прямо в руки, разметывала их, прорывалась к лицу, и он успевал смутно представить себе молот, обрушивающийся на наковальню. После первого такого удара он рухнул, чтобы дать себе передышку. Но Ягуар не стал дожидаться, пока он встанет, и не придал никакого значения своей явной победе: просто упал на него сверху и продолжал неутомимо колотить, пока Альберто не удалось вырваться и отбежать в другой угол камеры. Пару секунд спустя он уже снова валялся на полу, а Ягуар сидел на нем верхом и обрушивал, и обрушивал на него кулаки, а потом он впал в беспамятство. Открыв глаза, обнаружил, что сидит на койке рядом с Ягуаром и слышит его мерное тяжелое дыхание. Действительность начала восстанавливаться с того момента, как в камере прогремел голос Гамбоа.

– Порядок, – сказал фельдшер, – теперь пусть высохнет. Потом перевяжу. Спокойно, грязными лапами не хвататься.

И он, по-прежнему насвистывая, вышел. Ягуар с Альберто переглянулись. Альберто ощущал странное спокойствие: жжение прошло и ярость тоже. Но он все равно постарался спросить как можно задиристее:

– Чего вылупился?

– Ты стукач, – сказал Ягуар, Светлые глаза совершенно равнодушно смотрели на Альберто. – Гаже ничего и быть не может. Для мужика это дно, предел. Стукач! Меня от тебя воротит.

– Когда-нибудь я отомщу, – сказал Альберто. – Думаешь, ты такой сильный? Еще в ногах у меня валяться будешь, обещаю. Знаешь, кто ты такой? Уголовник. Тюрьма по тебе плачет.

– Таким стукачам, как ты, – продолжал Ягуар, не слушая Альберто, – лучше бы вообще не родиться. Может, меня и нагнут по твоей вине. Но я всему взводу, всему училищу расскажу, кто ты такой. Странно, что ты еще со стыда не сгорел.

– А мне не стыдно, – сказал Альберто. – И когда я отсюда выберусь, пойду в полицию и заявлю на тебя, убийца.

– Псих ты, – спокойно сказал Ягуар. – Ты прекрасно знаешь, что я никого не убивал. Всем известно, что Раб случайно застрелился. И тебе тоже прекрасно известно, стукач.

– А тебе все по боку? Потому что и полковник, и капитан, и все тут – одинаковые, они с тобой заодно, шайка сволочей. Не хотят, чтобы это всплыло. Но я всем расскажу, что ты убил Раба.

Дверь открылась. Вошел фельдшер с чистыми бинтами и упаковкой пластыря. Забинтовал Альберто все лицо, кроме рта и одного глаза. Ягуар засмеялся.

– В чем дело? – спросил фельдшер. – Что смешного?

– Ничего, – сказал Ягуар.

– Ничего? А вы знали, что без причины смеются только душевнобольные?

– Неужели? – спросил Ягуар. – Нет, не знал.

– Готово, – сказал фельдшер Альберто. – Теперь вы.

Ягуар сел на стул, где до этого сидел Альберто. Фельдшер, бодро насвистывая, смочил ватку йодом. У Ягуара была всего пара царапин на лбу и небольшая припухлость на шее. Очень аккуратно фельдшер начал обрабатывать лицо. Свист стал каким-то бешеным.

– Твою мать! – заорал Ягуар и отпихнул фельдшера двумя руками. – Индеец криворукий! Гондон!

Альберто с фельдшером засмеялись.

– Это ты нарочно, – сказал Ягуар и зажал глаз, – пидор.

– А зачем дергались? – сказал фельдшер, придвигаясь. – Я же сказал, если попадет в глаз, жечь будет не по-детски, – он велел Ягуару поднять лицо. – Руку уберите, чтоб воздух поступал – так скорее пройдет.

Ягуар убрал руку. Глаз покраснел и слезился. Фельдшер осторожно протер его. Свистеть он перестал, но кончик языка виднелся меж зубами, словно розовая змейка. Помазал царапины меркурохромом и наложил повязку. Вымыл руки и сказал:

– Готово. А теперь распишитесь.

Альберто с Ягуаром расписались в журнале и вышли. Утро стало еще светлее, и если бы не ветерок, гулявший над пустырем, можно было бы подумать, что окончательно наступило лето. Чистое небо уходило глубоко ввысь. Они шагали по плацу. Кругом никого не было, но из столовой доносились голоса кадетов и креольский вальс. У офицерского корпуса встретили лейтенанта Уарину.

– Стоять, – сказал он. – Что это с вами?

– Упали, господин лейтенант, – сказал Альберто.

– С такими рожами месяц в город не выйдете, не меньше.

Молча двинулись дальше. Дверь в комнату Гамбоа была открыта, но вошли не сразу. Постояли, переглядываясь.

– Чего ждешь, не стучишь? – наконец спросил Ягуар. – Гамбоа – твой дружок.

Альберто стукнул один раз.

– Проходите, – сказал Гамбоа.

Лейтенант сидел и держал в руках письмо, но быстро убрал при виде кадетов. Встал, прошел к двери, закрыл. Резко указал на кровать:

– Садитесь.

Альберто и Ягуар сели на краешек. Гамбоа принес стул, поставил его спинкой вперед и сел напротив. Лицо у него было влажное, будто он только что умылся, глаза усталые, ботинки нечищеные, рубашка расстегнута. Одной рукой он подпер щеку, другой барабанил по коленке и пристально смотрел на них.

– Ну, – нетерпеливо сказал он через некоторое время, – вы и так знаете, в чем дело. Думаю, мне не нужно учить вас, что делать.

Вид у него был утомленный, как у человека, которому все надоело; взгляд потухший, голос вялый.

– Я ничего не знаю, господин лейтенант, – сказал Ягуар. – Ничего не знаю, кроме того, что вы мне вчера сказали.

Лейтенант вопросительно взглянул на Альберто.

– Я ничего не говорил, господин лейтенант.

Гамбоа встал. Он явно чувствовал себя неловко, разговор ему претил.

– Кадет Фернандес подал обвинительное заявление против вас, вы знаете по какому поводу. Начальство сочло, что обвинение лишено оснований, – он говорил медленно, подыскивая безличные формулировки, скупясь на слова; временами рот вытягивался в узкую бороздку. – Об этом деле не следует говорить – ни здесь, ни тем более в городе. Это может нанести большой вред училищу. Поскольку дело закрыто, вы возвращаетесь в свой взвод и сохраняете абсолютную конфиденциальность. Любое нарушение будет жестко наказано. Полковник лично велел вам передать, что вся ответственность за любую утечку информации ляжет на вас.

Ягуар выслушал Гамбоа, опустив голову. Но, когда тот замолчал, поднял глаза и сказал:

– Вот видите, господин лейтенант? Я же говорил. Это он меня оклеветал, стукач, – и презрительно мотнул головой в сторону Альберто.

– И вовсе это не клевета, – сказал Альберто. – Ты убийца.

– Молчать! – сказал Гамбоа. – Молчать, засранцы!

Альберто с Ягуаром, не