Город и псы - Марио Варгас Льоса

– Кадет Фернандес, – сказал Гамбоа, – два часа назад в моем присутствии вы отказались от всех обвинений против вашего товарища. Вам запрещается упоминать о них под страхом сурового наказания. Которое я сам вам назначу. Кажется, я ясно выразился.

– Господин лейтенант, – пролепетал Альберто, – у полковника я не сумел, точнее, не мог поступить иначе. Он мне не дал. К тому же…

– К тому же, – перебил Гамбоа, – не вам кого-либо обвинять и судить. Если бы я был начальником училища, вы бы уже оказались на улице. Надеюсь, вы свернете этот ваш бизнес с порнографической литературой, если хотите спокойно закончить курс.

– Да, господин лейтенант. Но это не имеет отношения к делу. Я…

– У полковника вы пошли на попятный. Ничего больше слышать не желаю, – Гамбоа повернулся к Ягуару. – Что касается вас, то вполне возможно, вы никак не замешаны в гибели кадета Араны. Но вы совершили массу грубых нарушений. Больше, уверяю вас, вы не сможете водить офицеров за нос. Я за вами слежу. Свободны. Не забывайте, что я сказал.

Альберто с Ягуаром вышли. Гамбоа закрыл за ними дверь. В коридор доносились далекие голоса и музыка из столовой: маринера сменила вальс. Спустились на плац. Ветер утих: трава на пустыре больше не ложилась, топорщилась. Медленно повернули к казарме.

– Все офицеры – гады, – сказал Альберто, не глядя на Ягуара. – Все, даже Гамбоа. Я думал, он не такой.

– Рассказики нашли? – спросил Ягуар.

– Да.

– Кранты тебе.

– Нет, – сказал Альберто, – они меня шантажом взяли. Я отказываюсь от обвинений, а они забывают про рассказики. Полковник намекнул. Надо же быть такими гнидами.

Ягуар усмехнулся.

– Ты что несешь? – сказал он. – С каких это пор офицеры меня защищают?

– Не тебя. Самих себя. Не хотят ввязываться в неприятности. Пидарасы. Им насрать, что Раб умер.

– Это правда, – согласился Ягуар. – Говорят, к нему даже родичей не пускали, когда он лежал в изоляторе. Прикинь? Лежишь один помираешь, а к тебе только лейтенанты и врачи заходят. Паскуды.

– Тебе тоже насрать, что он умер, – сказал Альберто. – Тебе лишь бы поквитаться с ним было за то, что он Каву слил.

– Что? – Ягуар остановился и уставился на Альберто. – Что-что?

– Чего что?

– Раб подставил индейца Каву? – под повязкой глаза Ягуара засверкали.

– Хорош выебываться, – сказал Альберто. – Не притворяйся.

– Да не притворяюсь я, блин. Я не знал, что он Каву слил. Хорошо, что он сдох. Всем стукачам туда дорога.

Альберто плохо видел его одним глазом и не мог оценить расстояние. Он протянул руку, чтобы схватить его за грудки, но рука повисла в воздухе.

– Поклянись, что не знал, что Раб сдал Каву. Матерью поклянись. Скажи: «Пусть моей матери не жить, если я знал». Давай.

– Моя мать умерла, – сказал Ягуар, – но я не знал.

– Поклянись, если ты мужик.

– Клянусь, что не знал.

– Я думал, ты прознал и за это его убил, – сказал Альберто. – Если ты правда не знал, значит, я ошибся. Прости меня, Ягуар.

– Поздняк метаться, – сказал Ягуар. – Впредь остерегайся стучать. Гаже ничего и быть не может.

VIII

Они нагрянули после обеда, как наводнение. Альберто услышал, как они приближаются: наводняют пустырь шелестом потоптанной травы, лихорадочно барабанят по плацу, взрывают грохотом двор курса, сотни ботинок испуганно стучат по брусчатке. Когда шум достиг апогея, створки двери распахнулись, и на пороге казармы возникли знакомые силуэты и лица. Он услышал, как одновременно несколько человек произносят их с Ягуаром имена. Поток кадетов лился в двери и делился на две стремительные волны – одна текла к нему, вторая – дальше, к Ягуару. Вальяно несся во главе тех, кто направлялся к нему; все размахивали руками, глаза горели любопытством; Альберто словно током передернуло от стольких взглядов и вопросов разом. На миг ему показалось, что сейчас его линчуют. Он попробовал улыбнуться, но безуспешно – бинты закрывали почти все лицо, улыбки не заметишь. Посыпалось: «Дракула», «монстр», «Франкенштейн», «Рита Хейворт!», потом шквал вопросов. Он придал голосу хрипотцы и глухоты, как будто повязка его душила, и просипел: «В аварию попал. Только сегодня утром выписали». – «Точно еще уродливее, чем раньше был, останешься», – дружелюбно сказал Вальяно, прочие предавались мечтам: «Глаз потеряешь; был Поэт – будешь Кривой». Подробностей аварии и объяснений никто не требовал, все увлеченно соревновались, подыскивая клички, норовя подколоть побольнее. «Меня машина сбила, – сказал Альберто, – прямо по мне проехалась, на проспекте Второго мая». Но группа уже распалась, некоторые уходили к своим койкам, другие подбирались поближе и зубоскалили над бинтами. Кто-то закричал: «Спорнем, брехня это! Поэт с Ягуаром махались!» Казарма взорвалась хохотом. Альберто с благодарностью вспомнил фельдшера: повязка здорово помогала – по крайней мере, по его лицу никто ни о чем не догадается. Он сидел на своей койке. Единственным глазом видел стоявшего рядом Вальяно, а еще Арроспиде и Монтеса, да и тех – в тумане. О местонахождении остальных догадывался по голосам, находчиво, но неуверенно шутивших насчет них с Ягуаром. «Что ты с Поэтом сделал, Ягуар?» – говорил один голос. Другой спрашивал: «А ты, Поэт, значит, как бабы, ногти в ход пускаешь?» Альберто силился различить в гуле слова Ягуара, но не мог. Не говоря уже о том, чтобы его разглядеть за шкафчиками, изголовьями коек, силуэтами кадетов. Шуточки не прекращались, выделялся голос Вальяно, свистящий, ядовитый, коварный; в приливе вдохновения он прямо-таки излучал ехидство и веселье.

И вдруг над всей казармой прогремел крик Ягуара: «Харе! Достали». Гудение немедленно утихло, остались только редкие и робкие смешки. Здоровым глазом – веко лихорадочно ходило вверх-вниз – он увидел, как кто-то идет к койке Вальяно, хватается руками за верхнюю койку, подтягивается, туловище, бедра, ноги легко взлетают вверх, он взбирается на шкафчик и исчезает из поля зрения Альберто – остаются только большие ступни и синие носки, как попало сползшие на шоколадные – того же оттенка, что шкафчик – ботинки. Остальные ничего еще не заметили, затаенные смешки продолжали расползаться. Оглушительному воплю Арроспиде он не удивился – но удивилось его тело: он почувствовал, как напрягся, плечо до боли вжалось в стену. Арроспиде снова рявкнул: «Стоп, Ягуар! Не ори, Ягуар! Подожди-ка». Теперь воцарилась полная тишина, весь взвод обернулся на командира, кроме Альберто: из-за повязки ему было не поднять голову, перед глазом циклопа вид неподвижных ботинок перемежался тьмой со внутренней стороны век. Арроспиде еще несколько раз повторил: «Стой, Ягуар! Обожди». Альберто услышал, как задвигались тела: лежавшие кадеты начали привставать, вытягивать шеи в сторону шкафчика Вальяно.

– Да в чем дело-то? –